Александр Белов - Последняя тайна Варяжской Руси. Мифы и правда о русской цивилизации

Большая часть людей робко утверждает, что «есть что-то», но это что-то религия умело оформляет в веру и трактует вполне определенным образом. Не изучает подлинную суть явления, а превращает его в поклонение, в духовную зависимость.

Любая религия базируется на теории иллюзии. Главная идея этой теории утверждает, что Бог непознаваем, чем, собственно говоря, и обуславливается необходимость веры. Стратегически мето́да отработана грамотно, поскольку любая серьезная и объективная попытка познания, а не веры, неизбежно приведет к атеизму. Поэтому необходимо верить. Но ведь вся история развития человечества – это путь накопления знания. Путь суммирования и использования знания, полученного практическим опытом или гениальным умозрением. Вера в то, что подобранный нами гарпун Переплута в любых обстоятельствах полетит без промаха, просуществовала бы лишь до первой охоты.

Обряд есть выражение Традиции в действиях, в нем заключается внешнее оформление жизни. Проблема только в том, что для большинства людей именно обряд фактически и становится главным смыслом существования. К примеру, строевая культура – важнейший обряд современной армии. Но армия существует не ради строевых смотров.

«Бог – это все, что есть, и нет ничего, что не являлось бы частью Бога», – скажет религия. Но «все, что есть» – это материя. При чем тут Бог? Материя отражается нашими ощущениями, существуя самостоятельно и независимо от них. Еще Аристотель признавал это объективное существование материи.

Безусловно, вера есть индивидуальное и неотъемлемое право человека выражать свои духовные пристрастия и стремления. Но индивидуальное право! А сегодня, к сожалению, мы наблюдаем принуждение граждан к религиозному вероисповеданию со стороны государства. Когда глава государства во время религиозного праздника стоит со свечой в руке и осеняет себя крестным знамением, что транслируется ведущими телеканалами, это и означает демонстрацию господствующего вероисповедания. Что, по меньшей мере, некорректно. Нарушается основной секулярный принцип демократического равенства: тот, кто не является сторонником этой веры, превращается в человека второго сорта.

Во все времена жили люди, обладавшие необычными способностями. 28 мая 1828 года в Нюрнберге нашли бездомного юношу, судьба которого по сей день будоражит воображение многих людей в Германии. Его звали Каспар Хаузер. Этот человек, как оказалось, воспитывался вне человеческого общества и обладал поистине уникальными способностями: он мог видеть то, что не видят другие. В буквальном смысле: он легко читал почти при полной темноте. Кроме того, он на ощупь различал металлы и был способен ощущать малейшие колебания воздуха при неуловимых движениях объекта. Так, если человек, к которому Каспар стоял спиной, делал мягкий, беззвучный шаг, юноша хорошо это чувствовал. Он это чувствовал даже на расстоянии. Фактически, Каспар обладал звериным чутьем.

Появись Каспар Хаузер во времена викингов, его бы посчитали богом. Антропоморфной формой какой-нибудь мифологической сущности. Если бы Каспар сочинил, что для обретения навыков ему понадобилось в полнолуние плясать голым, ему бы поверили. Во всяком случае, до поры до времени. Слишком убедительным было то, что он показывал. Для варваров назидательная мораль неинформативна. Их практический ум заточен на внешний результат. Потому умострой этих людей можно описать так: истинно то, что верно, а верно то, что доказательно. Всякое доказательство должно быть демонстрационно. При таком значении доказательной составляющей отпадала необходимость верить, то есть принимать что-то на веру.

С другой стороны постоянная череда внешних явлений (то есть демонстраций), имеющих особое значение для человека, к тому же заметно связанных между собой, требовала объяснения, поиска закономерности. И объяснение судьбы как случайности бытия не устраивало людей. Варяг не удовлетворился бы, с одной стороны, идеей того, что судьба есть «генератор случайных чисел», с другой – надуманным фатализмом происходящего. И то и другое в равной степени выпадает из логической доказательности. Если бы варяг мог сформулировать понятие судьбы сегодняшним языком, возможно, он сказал бы, что судьба есть алгоритм, порождающий последовательность событий, элементы которых выглядят независимыми друг от друга, но при этом объединены даже вне наблюдаемой взаимосвязи.

Известное высказывание византийского писателя VI века Прокопия Кесарийского о славянах: «Судьбы они не знают…», взятое из его книги «Война с готами», вряд ли можно считать показательным. Во-первых, речь идет о славянских племенах, расселявшихся по Дунаю, в то время как интересующий нас народ в середине VI века формировался значительно севернее – в Балтийском регионе. Я не случайно упоминал Штефана Рихтера из города Пирна. Если народ из венедов превращается в ободритов, значит у него для этого «превращения» есть основания. И эти основания заставляют его изменять традиции.

А во-вторых, при всей ценности материалов Прокопия для изучения раннего Средневековья едва ли можно всерьез рассматривать мнение историка, отпускающего такие высказывания: «Тут большие болота, где в древности жили германцы, племя варварское, с самого начала не заслуживавшее большого внимания…» Цитирую по той же книге («Война с готами», v. 12).

Напротив, традиции и обычаи варягов и русов говорят об обратном: знакам судьбы в духовной культуре этих народов уделяется особое значение. Фактически храм Свентовита в Арконе можно считать «храмом Судьбы», а его ритуалы – способами ее предсказания.

Судьба беспокоит человека потому, что он видит в ее движении особый смысл. Независимо от того, какой национальности этот человек. Родоплеменной признак здесь не играет никакой роли. Другое дело, что у разных народов – разные представления и мистические традиции в этом вопросе. Так, варяги считали, что дуб соединяет их с душами предков. Отсюда каждая семья имела собственное родовое дерево. Более того, понятие «предок» могло отождествляться не с каким-то дальним мифологизированным родственником, жившим в незапамятные времена, а с самим собой, только отраженным в ином времени. Тезис «мой предок и есть я» изменял логику бытия, привнося в нее дополнительные смыслы, что превращало предмет судьбы в живую и нескончаемую связь единого существования, разбитого на отдельные биологические отрезки. Живое «я» одновременно могло находиться в разных пространственно-временных пластах.