Александр Белов - Последняя тайна Варяжской Руси. Мифы и правда о русской цивилизации

Штурмовая тактическая задача предусматривает необходимость двигаться быстрее, чем противник, активнее и изобретательнее, чем противник, предполагает его возможные ответные действия и учит сразу их накрывать. Это трудно. Особенно если твой враг-датчанин – рыжебородый богатырь, рассекающий ударом сразу всадника и лошадь, как Рагнар Лодброк. И в руках у него секира – бродэкс с двухметровым древком, специально созданная для такого удара. Ее удар не выдерживал ни один щит того времени.

Реконструкция варяжских лодок. Ольденбург-ин-Гольштейн. Германия

Но противник мой значительно медленнее. Ему нужно размахнуться, а для этого – стоять относительно широко. И еще его оружие не используется стремительно, а мы деремся фактически на бегу.

Оказавшись на судне врага, я лишаюсь фронта: теперь враг повсюду. Мне это выгодно, ведь один датчанин находится на «линии огня» другого. Но я должен идеально двигаться с коротким рубящим ударом во все стороны. И не отбивать удар, как это делают даны, а уходить от удара в сторону, пропуская его мимо себя.

У нас с данами разные поединки. Они пытаются рубить нас, как дрова, а мы играем с ними, как ветер играет с листком вяза, подбрасывая и разворачивая его во все стороны. Только это – смертельная игра.

Бой закончен. И какой-нибудь случайный человек из немецкой провинции, изучающий нашу жизнь и наши обычаи, запишет в свою летописную книгу: «Нападения данов они ни во что не ставят, напротив, даже считают удовольствием для себя вступать с ними в рукопашный бой» (Славянская хроника, кн. 2. 13. Превращение тела и крови).

Справедливости ради надо сказать, что, окажись варяг в восьмиугольнике, он бы не знал, что делать. Совершенно очевидно, что борцовскими навыками, необходимыми для поединков в этом проволочном загоне, варяги не обладали. Да и удары руками и ногами они вряд ли специально «ставили» по мешкам. Но считать, что эти бойцы были отмечены некими врожденными талантами, свалившимися на них с небес, тоже будет глупо.

«Я удачлив в бою ровно настолько, насколько готов к бою. Хотя… Прошлый раз, когда мы ринулись на йордингов, я поскользнулся на мокрой лавке. Волна плеснула за борт. Такое бывает. Помню только, что я упал и вывернул лодыжку. Все дрались, а я лежал и корчился от боли, хотя не получил ни одного удара. Хорошо, что справились без меня. Так что удача тоже никогда не помешает.

После боя всегда трудно дышать. В бою этого как-то не замечаешь. Если, конечно, не выложился полностью. Однажды у меня совсем не осталось сил, и так случилось, что в это время двое озверевших данов решили, что мне пора отправляться к Перуну. Нас разделяло шага три-четыре, не больше. Пришлось перевеситься через борт и плюхнуться в воду. Я вцепился посиневшими пальцами в отколок бортовой доски и думал, будут ли они добивать меня в воде или нет. Но все обошлось».

Иногда я спрашиваю себя, почему люди выбирали такую судьбу? Но ведь птица, летящая над морем, не боится упасть в воду! Каждый раз, отправляясь на промысел и зная, что шансы вернуться у тебя 50 на 50, ты находишь усилия, чтобы переманить судьбу на свою сторону. И у тебя получается!

Штурмовая тактическая задача предусматривает необходимость двигаться быстрее, чем противник, активнее и изобретательнее, чем противник, предполагает его возможные ответные действия и учит фазу их накрывать. Это трудно. Особенно если твой враг-датчанин – рыжебородый богатырь, рассекающий ударом фазу всадника и лошадь, как Рагнар Лодброк.

Подготовкой будущего воина занимался даже не отец, а «дядька». Такая традиция, скорее всего, сложилась по вполне понятным причинам: в лучшее для тренировок время, когда над дюнами пригрелось короткое балтийское лето, отца просто нет дома – он на боевом промысле. А дядька уже не ходит с дружиной. Он стар, сварлив и одинок. Его собственных детей давно уже прибрал Белый Свет – Свентовит, и теперь дядька тайком приходит к морю, сидит на берегу и что-то бубнит себе под нос.

Если тихонько подкрасться сзади, можно услышать: «Хей! Опусти-ка скорей весло, и море тебе поможет…» А дальше что-то невнятное. Говорят, его уши продул ветер, и он теперь плохо слышит. В его ушах звучат клики, которые он тихо повторяет и не может никак заглушить в себе. Он никогда не смотрит на море, просто сидит рядом. Как старуха, которая трется возле печки и не отходит от нее дальше пары шагов. Его костям больше подошло бы парно́е тепло дымницы, но дядька упорно сидит у моря и определяет здесь своим рукам какую-то пустячную работу. Не важно, латает ли он старый лудник или перевязывает разорванные сети. Ему нужно быть здесь.

Однажды дядька собрал всех мальчишек в деревне и объявил, что теперь займется нашим воспитанием. Мы смотрели на него, не шелохнувшись, и каждый из нас примерял на себя большой багровый рубец, который разорвал дядьке щеку. Мы теперь увидели в этом человеке не ворчливого старика, а воина, отпущенного лодкой на вечный берег.

Дядька велел нам сыскать палки, встать кру́гом и держаться так, чтобы одной рукой ухватить свою кичигу, а другой – зацепиться за палку соседа.

«А теперь, – сказал он, – делайте, что хотите, и я посмотрю, на что вы пригодны».

Мы стали прыгать и беситься, кто-то сразу свалился на песок, а кто-то пытался отобрать палку у приятеля. Всем было весело, и только дядька хмурился и долго молчал. Когда мы напрыгались и стали спрашивать, что делать дальше, он тихо сказал:

«Дальше? Вам ничего не надо делать дальше, потому что все вы уже убиты и горластые чайки сейчас выклевывают глаза тем, кому не повезло оказаться в воде».

Мы замолчали, и нам стало грустно.

«Вы можете творить что угодно, – сказал старик, – но только одним кругом. До тех пор, пока ваш круг не разорвали, вы – дружина и каждый связан с каждым. И если кто-то упадет – не беда, главное – никогда не выпускайте из руки оружие. Оно вас связывает».

Таким был наш первый урок, и я запомнил его на все эти годы.

Кто-то называет балтийскую погоду вечной осенью. Бывает, что и неделю печет солнце, но море есть море: стоит только поменяться ветрам и серостой с холодным дождевым месивом нагонит грусти. И день, и другой держится такая погода, а море трет волной по песку, заглушая тихую песню дождя.

Я стою под дождем и стараюсь его не замечать. Для меня ничего нет ни внутри, ни снаружи. Эта пустота позволяет мне быть везде и нигде, я даже не знаю, я ли это? Когда ничего не мешает и у меня хорошо получается, от теплой спины идет пар. Даже под холодным и нескончаемым дождем.