Михаил Гордин - Пушкинский век

Через неделю после появления холеры А. В. Никитенко писал в своем дневнике: «В городе недовольны распоряжениями правительства; государь уехал из столицы. Члены государственного совета тоже почти все разъехались. На генерал-губернатора мало надеются. Лазареты устроены так, что они составляют только переходное место из дома в могилу. В каждой части города назначены попечители, но плохо выбранные, из людей слабых, нерешительных и равнодушных к общественной пользе. Присмотр за больными нерадивый. Естественно, что бедные люди считают себя погибшими, лишь только заходит речь о помещении их в больницу. Между тем, туда забирают без разбора больных холерою и не холерою, а иногда и просто пьяных из черни, кладут их вместе. Больные обыкновенными болезнями заражаются от холерных и умирают наравне с ними. Полиция наша, и всегда отличающаяся дерзостью и вымогательствами, вместо усердия и деятельности в эту плачевную эпоху только усугубила свои пороки. Нет никого, кто бы одушевил народ и возбудил в нем доверие к правительству. От этого в разных частях города уже начинаются волнения. Народ ропщет и, по обыкновению, верит разным нелепым слухам, как, например, будто доктора отравляют больных, будто вовсе нет холеры, но ее выдумали злонамеренные люди для своих целей и т. п.».

При первых признаках холеры Николай I и его двор бежали в пригород Петербурга — Петергоф. Знать и люди состоятельные тоже покинули столицу — «спасались на дачи, где запирались почти герметически». Так, директор Императорских театров князь С. С. Гагарин заперся в своей даче на Каменном острове, никого не принимал, а ежедневные рапорты и прочие бумаги доставляли ему окуренными и подавали через окно.

Перебрались в Павловск на дачу Флейшмана родители Пушкина. Ольга Сергеевна писала мужу в Варшаву: «Мои родители, узнав про холеру, уложили пожитки, собрались и выехали отсюда менее чем за 24 часа. Я хотела через два дня присоединиться к ним в Царском, но на другой день их отъезда город был оцеплен, карантин поставлен в Пулкове». А Надежда Осиповна уже из Павловска 22 июня жаловалась дочери: «Вот мы и оцеплены со всех сторон, без утешения и надежды на добрые вести». Оставшись одна в Петербурге, Ольга Сергеевна решила пробираться в Павловск на свой страх и риск, минуя карантины. Она добралась до Царского Села уже ночью и по ошибке позвонила не к Пушкину, а к его соседке Архаровой. Та смертельно перепугалась, подняла тревогу, и Ольге Сергеевне пришлось в сопровождении полиции вернуться обратно в столицу. Эпизод этот долго обсуждался в кругу царскосельских и павловских знакомцев Пушкиных.

Генерал-губернатор Эссен пребывал в крайнем замешательстве… Эпидемия усиливалась.

Простой петербургский люд оказался в отчаянном положении, без помощи, без надежды. Возмущение правительством росло. Оно усугублялось нелепыми и обременительными распоряжениями начальства, бесчинством полиции, позорным поведением царя и знати. Слухи, что холеру придумали господа, чтобы извести простой народ, упорно распространялись по городу. Исконная ненависть народа к притеснителям прорвалась наружу.

Народ вышел на улицы. Со второй половины июня в разных концах города начались беспорядки. Толпы народа ловили и обыскивали «отравителей», разбивали холерные кареты и выпускали больных, оказывали сопротивление полиции.

Бунт разразился 22 июня на Сенной площади, где находилась временная холерная больница. Огромная толпа ворвалась в здание. Во всех этажах выбили стекла в окнах, выбросили мебель, разогнали больничную прислугу, убили двух лекарей.

Холерный бунт на Сенной площади. Рисунок неизв. художника.

Перепуганные столичные власти собрались на совещание у графа Эссена. Решено было применить военную силу. Гвардейские полки, усиленные артиллерией, окружили площадь. Командующий Гвардейским корпусом князь Васильчиков двинул на народ батальон пехоты. Солдаты шли с барабанным боем.

Народ устремился в боковые улицы, но не успокоился.

Испугавшись бунта, в Петербург из Петергофа, водою, на пароходе «Ижора» прибыл Николай I. Страх перед бунтом пересилил страх перед холерой.

Въехав в открытой коляске на Сенную площадь, окруженную войсками, царь прямо из экипажа обратился к толпе:

— Учинены были злодейства, общий порядок был нарушен. Стыдно народу русскому, забыв веру отцов, подражать буйству французов и поляков.

Николай держался бесстрашно, говорил резко. Оробев перед царем, мужики повалились на колени. А император закончил тем, что подозвал какого-то старика, трижды облобызал его и уехал.

Вечером царь слушал доклад министра внутренних дел графа Закревского.

— Чему ты приписываешь народные волнения? — спросил Николай.

— Единственно, государь, распоряжениям и злоупотреблениям полиции.

— Что это значит?

— А то, государь, что полиция силою забирает и тащит в холерные больницы и больных и здоровых, а потом выпускает только тех, кто откупится.

— Что за вздор! — закричал царь, сильно разгневанный. — Кокошкин! — обратился он к находившемуся тут же обер-полицмейстеру. — Доволен ли ты своею полицией?

— Доволен, государь.

— Ну, и я совершенно тобою доволен.

Закревский был смещен с должности.

Николай не желал слышать даже малую долю правды.

А волнения в Петербурге все продолжались. Самому царю пришлось признать, что «войска, стоя в лагере, бесперестанно в движении, чтобы укрощать и рассеивать толпы». Были проведены многочисленные аресты. В газетах от имени петербургского генерал-губернатора появилось «объявление»: «При случившихся на сих днях в некоторых частях города беспорядках, люди, взятые в буйстве и неповиновении… задержаны под арестом. Для исследования поступков сих людей, изобличения и предания суду виновных… государь император высочайше повелел составить особую комиссию, которая уже начала свои действия».

П. А. Вяземский, размышляя о характере холерных бунтов, замечал: «Любопытно изучать наш народ в таких кризисах. Недоверчивость к правительству, недоверчивость совершенной неволи к воле всемогущей сказывается здесь решительно. Даже и наказания Божии почитает он наказаниями власти… И в холере находит он более недуг политический, чем естественный».

В годину бедствия недоверие совершенно бесправного народа к всемогущему и чуждому ему правительству проявлялось особенно явственно. Привыкнув, что самое худшее исходит от властей, народ считал и холеру их рук делом — «недугом политическим». И вел себя соответственно.

В июле 1831 года разразились холерные бунты недалеко от столицы — в Новгородских военных поселениях. Солдаты и крестьяне, как во времена Пугачева, расправлялись с чиновниками, офицерами, генералами.