Яков де Санглен - Записки. 1793–1831

Развязывая пакеты, думал я: не очень же выгодно быть честным человеком и, правду сказать, немного испугался этого отзыва.

Во-первых, вручил я государю «Походы принца Карла», и, при книге росписку Клостермана [166], что заплатил 200 рублей ассигнациями.

— У меня примета: я никогда при себе денег не держу, но я прикажу вам их отдать, — сказал государь.

Во вторых, возвратил обратно данную записку Беберу и доложил, что Бебер выбран гроссмейстером, а я его товарищем.

— Поздравляю, — сказал государь, улыбаясь.

Наконец подал запечатанный пакет с деньгами.

— Это что?

— Полученные по приказанию вашего величества деньги от министра финансов.

— Эти деньги следуют не мне, отдайте их супруге вашей, она будет уметь с ними распорядиться.

Я принес государю мою благодарность за себя, за жену и детей. Государь, взяв меня за руку, сказал:

— Lеs реtits саdеаuх еntrеitiеnnеnt l’аmitié [167].

— Если это так, государь, то с моей стороны, для поддержки милостивого вашего императорского величества расположения, уже никаких средств нет.

Государь засмеялся.

— Я вами доволен, — сказал он, — этого достаточно; жаль, что у вас все испортилось с Балашовым, это вам повредить может.

— Я поступал, государь, согласно с повелением совести и чести, а в доказательство, что я ничего не ищу, кроме их удовлетворения, осмеливаюсь просить позволения подать в отставку.

— Пока я жив, этого не будет; но все бы лучше, если бы вы умели сохранить и расположение Балашова. Впрочем, вам бояться нечего.

— Государь! Я давно желал прибегнуть к вашему величеству с этой просьбой, теперь осмеливаюсь повторить вам оную.

Государь нахмурил чело и отвечал:

— Я этого не люблю; что раз решил, того не переменяю.

Я замолчал. Государь сел в кресло и начал чинить перо. После нескольких минут молчания, сказал: «садитесь», указывая на место подле себя. Я поклонился. Он повторил:

— Садитесь сюда. Я немного крепок на ухо.

Я сел.

— Из донесения графа Растопчина о толках московских, я вижу, что там ненавидят Сперанского, полагают, что он в учреждениях министерств и совета хитро подкопался под самодержавие. — Государь остановился, потом продолжал, — Граф Марков [168]отзывается о нем дерзко и предсказывает ужасную будущность, которую нанесет Наполеон России. Здесь, в Петербурге, Сперанский пользуется общей ненавистью, и везде в народе проявляется желание ниспровергнуть его учреждения. Следовательно, учреждение министерств есть ошибка. Кажется, Сперанский не совсем понял Лагарпа [169], моего наставника, которого люблю и почитаю, как только блогодетеля любить и чтить возможно. Я дам вам этот план. Сравните оный с учреждением и скажите ваше мнение о министерствах!.. Лагарп писал по-французски, и вы пишите на том же языке.

Пока я завертывал сочинение Лагарпа в бумагу, государь позвонил и вошедшему камер-лакею приказал дать что-нибудь ужинать. Подали, государь выкушал рюмку шамбертена, отведал жареных рябчиков, леща, желе, и подчивал меня. Мы во все время стояли, государь был очень весел и шутил на счет своих приближенных.

— Хорошо я окружен, — говорил он, — Козадавлев [170]плутует, жена его собирает дань [171]. Балашов мне восемьдесят тысяч рублей не дает. Я приступаю, он утверждает, что пакет найден без денег. Все ложь! Граф Т… твердит уроки Армфельта и Вернега, который живет с его женой [172]. Волконский беспрестанно просит взаймы пятьдесят тысяч на пятьдесят лет без процентов. Насилу я с ним сошелся на пятнадцати без возврата. Вот все какие у меня помощники! [173]

— Я сменил бы их.

— Разве новые лучше будут? Эти уже сыты, а новые затем же все пойдут.

Я воротился около двух часов по полуночи домой, и весь разговор этого вечера пал мне тяжело на душу. И так, говорил я сам себе, Армфельт прав… с справедливостию недалеко уйдешь: передай я Балашову первое мое свидание с государем, что мне было им запрещено, путь к так называемому возвышению, хоть и бессовестному, был бы открыт. Больно мне было подумать, что Александр Павлович предпочитал интригу…

На другой день (ко мне) приехал Армфельт.

— Eh bien, mon cher, — сказал мне Армфельт. — Je vous l’ai predit et vous n’avez pas voulu écouter ni moi ni Vernègues. Ce coquin de Balachoff, justement parce qu’il est coquin, s’est dressé et est inébranlable sur son poste. On le craint et je commence à croire que Speransky est un honnête homme, parceque c’cst lui et vous qui payerez les pôts cassés.

Я : Qu’y a-t-il à faire? Mais je puis vous assurer que, si la сhose était a recommencer, je n’agirais pas autrement.

Армфельт : Monsieur, votre mère aurait du vous mettre au monde du temps des chevaliers de la table ronde.

Я : C’est du sarcasme, je vois très bien le gouffre devant moi; tombons s’il le faut, mais n’abandonnons pas nos principes.

Армфельт : Tout n’est pas perdu encore. L’empereur vous a commandé un papier sur les ministères, arrangez bien Speransky, cela plaîra.

Я : Vous me faisiez l’honneur de me nommer chevalier de l’ancienne roche et maintenant vous me recommandez les bassesses de notre temps simplement pour parvenir. Est ce que cela vaut bieu la peine, quand la vie et tout ce qui l’entoure ne vaut pas le sou.

Армфельт : Je voudrais comprendre la philosophie qui vous a inculqué ces principes. Encore si vous pouviez sauver quelqu’un, d’accord, mais je vous dis, c’est impossible; et vous allez vous perdre, et pour qui?

Я : Pour la bonne cause, pour l’auguste vérité.

Армфельт : Pa-per-la-pap! Sachez que Spcransky, fautif ou non, doit être immolé, c’est indispensable pour rallier la nation au chef de l’état et pour une guerre qu’il faut rendre nationale?!

Я : C’est possible, mais pourquoi avoir recours à des moyens méprisables. Supposons qu’on me le propose et de grand coeur je me donne en holocauste. Monrir pour une bonne cause est un sort digne d’envie.

Армфельт : Et ceux aux quels vous avez à faire, sont ils à la même hauteur? Comprennent-ils l’élan généreux du devouement chevaleresqne? Donc quels sont les autres moyens que les souverains peuvent avoir si non la dénonciation, la calomnie etc. etc. Faites moi l’amitié de jetter votre philosophie au diable et vivre comme nous.

Я : Avec plaisir, car je suis décidé à prendre congé.

Армфельт : Encore une bêtise. Adieu. [174]

Этот разговор открыл мне тайну, что Сперанский назначен неминуемо быть жертвою, которая, под предлогом измены и по питаемой к нему ненависти, должна соединить все сословия и обратить в предстоящей войне всех к патриотизму.

Публика, подстрекаемая тайной, ибо явного преступления не было, толковала все по своему, называла Сперанского изменником, а меня открывшим его небывалое преступление.

Балашов уже не требовал меня к себе, как только в тех случаях, в которых Фок найтиться не умел. Я, увидя это, сдал Фоку как товарищу все текущие дела, а себе предоставил доклады государю. Балашов теперь распространял, не знаю — по повелению ли, или от себя, — через своих агентов самые нелепые слухи о связях моих с Коленкуром, с сосланным Хитрово и прочее, а между тем выказывал себя другом Магницкого и Сперанского.

11-го числа марта 1812 года, призван я был неожиданно утром к государю.

— Кончено! — сказал государь, — и как мне это ни больно, но с Сперанским расстаться должен. Я уже поручил это Балашову, но я ему не верю, и потому велел ему взять вас с собою. Вы мне расскажете все подробности отправления.

— Я в подобных отправлениях никогда не участвовал.