Яков де Санглен - Записки. 1793–1831

— В нынешнем случае это так должно быть.

— Позвольте, государь, просить у вас милости.

— Что такое?

— Балашов так связан со Сперанским и Магницким, что вынужден будет им делать снисхождение, которое, по моим правилам, им оказывать не следует. Это обстоятельство навсегда меня поссорит с Балашовым, и я навлеку себе сильного врага.

— Вам до этого дела нет. Я вам приказываю: это нужно для меня, ибо я уверен, что вы от меня ничего не скроете. Впрочем, предоставьте Балашову делать, что он хочет: а мне скажете, что сделано будет.

— Повинуюсь воле вашего величества.

— Так и должно! Я вами доволен и, в доказательство моего доверия к вам, скажу, что я спрашивал Сперанского — участвовать ли мне лично в предстоящей войне? Он имел дерзость, описав все воинственные таланты Наполеона, советовать мне собрать боярскую думу, предоставить ей вести войну, а себя отстранить. Что же я такое? Нуль! Из этого я вижу, что он подкапывался под самодержавие, которое я обязан вполне передать наследникам моим. Балашов вас известит, когда ехать. Смотрите, чтоб я все знал. Прощайте.

Едва успел я дойти до двери, как государь меня воротил:

— Чтобы никто этого не знал! Ибо Сперанский и Магницкий ничего не знают.

17 марта в 5 часов вечера, потребовал (меня) к себе министр, и с улыбкой, выказывающей неудовольствие, сказал мне:

— Мы нынче вечером едем с вами путешествовать.

Я : Куда это, ваше превосходительство?

Балашов: Отправлять кое-каких приятелей.

Я : Моих?

Балашов : Ну, нет!

Я : Кого же?

Балашов : Сперанского, Магницкого и Бологовского!

Я : Ваше превосходительство никогда меня в подобных случаях не употребляли.

Балашов (с горькой улыбкой) : Государю так угодно! Я докладывал, что вы на это не способны; предлагал Лаврова [175], графа Васильева [176]и даже П. В. Кутузова [177], но государю, кроме вас, никого не угодно.

Я : Позвольте рапортоваться больным.

Балашов : Нельзя!

При сем слове вбегает без доклада Магницкий, весь не свой. Увидя меня, он быстро взглянул, как будто испугался и кивнул на меня Балашову головою; но Балашов сказал:

— Ничего, что вам угодно?

Магницкий: Вы обещали мне маршрут.

Балашов : Да, вот он!

Магницкий (поблагодаря поклоном) : Сделайте одолжение…

Балашов (не дав ему договорить) : Все будет сделано, не беспокойтесь, с вами едет избранный мной отличный офицер.

Магницкий : А маршрут жене моей?

Балашов : Вы не должны съезжаться. Ей другой маршрут дан будет.

Магницкий : Покорно вас благодарю.

Магницкий вышел, поклонясь одному Балашову, который сказал мне:

— В семь часов будьте здесь. Мы вместе едем.

«Вот как исполняются приказания государя», — сказал я про себя. Они ничего знать не должны, а предупреждены. Балашов сам себя поставил в такое положение, что не может не высказать благодетелям своим готовности им услужить, и, показывая себя их другом, умножает преступление свое против государя! Что бы ни было, у меня с Балашовым кончено. Кто с пороком ужиться и ему служить может, тот сам должен быть порочен. Разве нельзя было Сперанского отставить? На что было придавать вид преступления, когда виновность ясно не доказана? В нововведениях Сперанский повиновался высшей воле; хотя скрытно, он, может быть, имел европейскую цель, как и Лагарп. Что же будет со мной, которому объявлено, что интригант нужнее честного человека!

До семи часов приводил я в порядок все бумаги по канцелярии: секретные государевы запер у себя, обошел все отделения, столы и, приведя все в порядок, заготовил, по обыкновению, дневной отчет; рапорт министру подписал, заставил подписать Фока, и в семь часов пошел к министру.

Аккуратно в семь часов вступил я в кабинет министра.

— Пора! — сказал он, — я думаю нас давно ожидают. Мы сели в большие, запряженные тройкой, сани, подле саней скакали полицейской команды унтер-офицер и два драгуна. Все скакали во весь опор. Сперва приехали мы к Магницкому.

Он встретил нас в передней, ввел нас во вторую комнату, и, указав на дверь, сказал:

— Не угодно ли? Тут кабинет.

Мы вошли. Здесь все прибрано было, как для торжества.

— Не нужно ли вам чего-нибудь взять с собою? — спросил министр.

— Право, не знаю, — отвечал Магницкий, — разве этот пакет с некоторыми письмами.

— Возьмите, — сказал министр.

Магницкий посмотрел на меня; я молчал. Он взял порядочную связку и уложил в дорожный портфель, а Балашов прибавил:

— Посмотрите, не нужно ли что еще?

— Нет! — возразил Магницкий, — это все текущие дела и черновые бумаги, которые мне ни на что не нужны.

Мы вышли.

Балашов, обратясь ко мне, сказал:

— Сделайте одолжение, эту дверь запечатать, — и подал мне сургуч и печать.

Принесли свечку, и я исполнил приказание министра.

У меня тряслись руки, вся кровь кипела во мне; Магницкий и Балашов это заметили, посмотрели друг на друга и потом с негодованием на меня. Магницкий просил нас в гостиную, где находилась жена его и дети. Все уселись; обо мне никто не думал. Я стал к печке, посреди комнаты, похожей более на большую залу, нежели на гостиную.

Балашов рассказывал что-то, но так тихо, что я ничего слышать не мог. Магницкий горячился; движениями, жестами выказывал негодование и посматривал на меня, но ни единого слова до меня не доходило. Наконец встали.

Магницкий просил Балашова доложить государю, что ему есть нечего, прибавя:

— Ему стыдно будет, когда человек с звездою [178]станет, как поденщик, рубить дрова для прокормления своего семейства.

Балашов отвечал:

— Все доложено будет, успокойтесь.

Магницкий продолжал:

— У меня нет ни денег, ни шапки, ни теплых сапог.

— Я вам привезу шапку, сапоги, а сколько вам нужно денег?

— Сделайте милость, привезите хоть тысячи три; нужно оставить жене, взять на дорогу, да и, приехавши в Вологду, нужны деньги. Кто мне их там даст?

— Все будет; я тотчас возвращусь.

Балашов хотел ехать. Магницкий собирался провожать, а я оставался у печки.

Возвратясь, Магницкий сказал громко жене своей:

— Quel bоnhеur, mа сhère аmiе, d’avоir un аmi, сотmе Ваlасheff! Quе fеriоns nоus dаns сеs сiгсопstапсеs dеsаstrеusеs? [179]

Жена тоже благодарила Бога за такого верного друга:

— С’еst, сотmе vоus l’аvеz еntеndu, се diаble d’Аrmfeld, qui nоus à рréрагé сеt аbimе еt епсоге un mоnsiеur, аu quel nоus n’аvons rien fait et que je ne veux pas nommer [180].

Это меня взорвало.

— Jе suis très étonné, m-r Магницкий, — сказал я, — quе vivant Presque à lа соur, vоus аvеz еu si реu dе pеrsрiсасité еt que vоus vоus êtеs еndоrmi аvес сотрlаisаncе, surtout lеs fаuх гаррогts еt lеs fаussеs аssугепсes d’аmitié qu’оn vоus а ргоdigué [181].

Магницкий стоял, как громом пораженный.

— Аu nоm du сiеl, ditеs-mоis un mot sеulетепt, еst се Воейков, qui ехilе аvес nоus? [182]