Яков де Санглен - Записки. 1793–1831

Наконец, после продолжительного времени, Сперанский и Балашов вышли из кабинета. Первый взял свечку и пригласил Балашова и меня в домовую контору. Я поклонился и не трогался с места.

— Пойдемте, — сказал мне Сперанский ласково.

Я отвечал:

— Я, ваше превосходительство, от нечего делать обошел все комнаты, и, кроме столов и запертых шкафов, ничего не видал.

— Нет, ничего, — сказал Сперанский, — пойдемте вместе.

Сперанский нам описывал, какие именно хранятся дела в каждом шкафе; и обойдя три или четыре комнаты, мы возвратились опять в прежнюю залу.

Сперанский и Балашов ходили взад и вперед по этой зале; первый с хладнокровием, спокойствием и твердостию духа, которые внушили мне к нему уважение. Балашов ходил подле него, как мальчик, который трусит: не знает ли учитель, сколько он напроказничал!

Первые слова Сперанского были:

— Дай Бог, чтобы отъезд мой обратился государю и Отечеству в пользу! Прошу довести до сведения его величества, что уезжаю с пламенным желанием счастия ему и России.

Балашов : Кто будет у нас государственным секретарем?

Сперанский : Желаю, чтобы выбор пал на достойного и знающего человека.

Балашов : Кажется, Оленин [195]назначен.

Сперанский (пожав плечами) : Для меня интереснее бы знать: кто будет главнокомандующий в эту отечественную войну?

Балашов : Доселе еще ничего не известно.

Сперанский : Надобно молить Бога, чтобы все кончилось ко благу России.

Разговор как-то не клеился; все было отрывисто. Балашову хотелось, кажется, что-то выведать; а Сперанский стоял как будто на страже.

Балашов : Не угодно ли вам проститься с дочерью вашею?

Сперанский : Нет! это слишком меня растрогало бы. Я просил государя, завтра их отправить ко мне.

Балашов : Не нужно ли вам еще чего-либо?

Сперанский : Благодарю вас, я все поручил Цеймерну, он управляет всеми моими делами. Однако не пора ли мне ехать и дать вам, господа, покой?

Балашов : Яков Иванович! Запечатайте кабинет; вот вам и печать.

Я подозвал частного пристава Шипулинского; он принес свечку и веревочку завязать замок, а я приложил печать.

Сперанский и Балашов молча ходили по комнате. Вдруг Сперанский остановился, сказав:

— Мы забыли, Александр Дмитриевич, взять из кабинета другой портфель?

Балашов : Распечатайте, Яков Иванович!

Я стоял неподвижно.

Балашов : Что же? Я вас просил распечатать.

Я : Два раза запечатать и распечатать я права не имею.

Балашов указал Шипулинскому жестом, и этот, посмотря на меня, распечатал. Балашов и Сперанский вошли в кабинет и притворили дверь. Через несколько время воротились оба, а Сперанский с еще больше и туже первого набитым портфелем. Балашов, обратясь ко мне с насмешливой улыбкою, сказал:

— Извольте запечатать.

— Во второй раз, — отвечал я, — не смею.

Балашов приказал опять Шипулинскому, а сам держал свечку, и кабинет вторично был запечатан.

Балашов (с сердцем) : Вы забываетесь!

Я : Вы правы, ваше превосходительство, кто-то из нас забывается, не исполняя свято своих обязанностей; жалею, что Михаил Михайлович дал государю и России повод подозревать, что эти портфели содержат в себе такие предметы, которые скрывать нужно.

Сперанский, вероятно, не желая быть свидетелем распри, обратился к Балашову:

— Прощайте, Александр Дмитриевич, благодарю вас, — и оба обнялись.

— Прощайте, Яков Иванович, — сказал Сперанский.

Я поклонился. Балашов пошел провожать Сперанского, а я остался в зале. Балашов возвратился назад и гневным тоном сказал мне:

— На что это похоже? Что подумает о вас Сперанский?

Я : Я этого не знаю, ибо никогда не забочусь о том, что скажут люди, а что скажет моя совесть.

Балашов : Это что значит?

Я : То, что, если бы Сперанский был отцем моим, я поцеловал бы у него руку, поплакал бы о разлуке с ним, о его несчастии, но тотчас бы запечатал его кабинет и не дал бы вынестъ ни одного листочка.

Балашов : Не понимаю, что вы хотите сказать? Но прошу не забываться.

Я : Между нами все кончено. Я с вами не служу; следовательно, вы мне более не начальник, а я не подчиненный.

Балашов : Хорошо! Но сперва поедемте к Бологовскому.

Я : У Бологовского печатать нечего; его просто велено так отправить. Позвольте предоставить вам одному удовольствие отправить сына блогодетельницы вашей, Миронии Петровны Бологовской.

Балашов : Знайте, что вы имеете во мне, и навсегда, непримиримого врага!

Я : Очень знаю, и очень благодарен.

Балашов : Увидим, когда ни один из моих товарищей не захочет иметь вас при себе, и кроме гонения вы ничего не увидите!

Я : Это-то мне и нужно; вы выкажете себя в настоящем виде, а рано или поздно правда восторжествует.

Балашов сел в карету, а я в сани.

Приехав домой, тотчас послал за Фоком, чтобы он немедленно принял все дела, согласно рапорту, заготовленному министру и им подписанному, о котором говорено прежде.

На другой день, в 12 часов утра, был я потребован к государю и принят был в большом кабинете.

— Балашов сказал мне, что он крайне вами недоволен и что даже ни он с вами, ни вы с ним служить не хотите. Я догадываюсь… — Государь засмеялся. — Донесение его как-то неясно, сбивчиво, а сваливает вину на вас, что вы не умели быть ему помощником.

— Я первый отказался с ним служить, ваше величество! Я горжусь тем, что не умел быть помощником ему. Он действовал один; а я был, и то иногда только, зрителем.

— Вы не можете себе представить, какой был вчера тяжкий день для меня! Я Сперанского приблизил к себе, возвел его и имел к нему полную доверенность, и вынужден был его сослать. Я плакал. — И в сию минуту, действительно, слеза навернулась на глазах его величества.

Я молчал.

После нескольких минут государь сказал:

— Расскажите мне подробно, что и как все было.

Я начал свое повествование, как уже подробно мной рассказано. Когда я дошел до того, что Балашов поехал за шапкой, теплыми сапогами и деньгами для Магницкого, государь подхватил:

— Этого мне Балашов не сказывал, верно хочет с меня эти деньги воротить, ибо очень трогательно рассказывал мне положение Магницкого; но я будто ничего не понимаю.

Когда я дошел опять до Магницкого, который стал перед зеркалом и, надев на голову шапку, сказал жене своей: «Suis-je bien coiffé par la police? Еh?» [196], государь громко засмеялся, прибавя:

— Он остер, умен, но ужасно ветрен.

Далее государь как будто удивился, что Балашов оставил меня одного у Магницкого, а сам поехал к Сперанскому, сказав:

— И этого мне Балашов не говорил.

При рассказе о том, что на вопрос Магницкого, едет ли Воейков с нами, я отвечал: не Воейков, а Бологовской, и что Магницкий просил у меня позволения написать Сперанскому несколько слов… Государь с гневом прервал речь мою: