Валерий Байдин - Древнерусское предхристианство

Святые и ограждающий их ангел объяты огнём печи, но остаются невредимыми.

Иконостас. Архангельский собор. Бронницы. Московская область. 1705 год

Иконостас создаёт образ «огненной завесы», отделяющей алтарь от трапезной храма.

Сорок мучеников Севастийских. Икона. XVII в.

На позднем по времени изображении следы пламени, остались лишь в огненной кайме снизу и стилизованных клубах дыма, уподобленных потокам спасительной «небесной воды».

Воскресение – Сошествие во ад. Икона. Московская школа. XIV в.

Христос возносится над створками разрушенных врат ада, сложенных в виде «креса». На головах воскрешённых по обе стороны от Христа изображены коробочки-тефилим (филактерии) в виде красных яиц – древних радоничных символов воскресения.

Страшный суд. Икона. Новгород. Первая половина XVI в.

Змеиное чрево поглощает грешников и достигает огненного ада.

В средневековую эпоху, как и в древности, «течение времени» продолжали считать отражением неостановимого кругового движения небес. На купольной фреске Андрея Рублева «Звери царств» из Успенского собора во Владимире (1408) представал образ пространственно-временной бездны, «небесной воронки», из которой явятся миру «звери последних времен». Указывая на неисследимую глубину горнего мира, средневековые зодчие выкладывали на подкупольном своде кирпичную спираль – «змеевик», некогда носивший название вир «водоворот, пучина, омут». «Знаки вечности» увенчивали внутренний объем в трёх шатровых приделах храма Василия Блаженного (1555–1561) и подкупольный свод собора Рождественского монастыря (сер. XVI в.) в Москве, однако закручивались они уже не посолонь, а по-византийски, против солнца. Спиралевидные «змеевики» нередко вырезали и на створках Царских врат, знаменуя вход в «небесное пространство» алтаря: таковы Царские врата из собрания Третьяковской галереи (XVI в. Москва), из церкви села Воскресенское Ярославской области (XV в.), из храма св. Иоанна Лествичника Кирилло-Белозерского монастыря (XVI в.), из церкви Воскресения Лазаря в Кижах (XVI в.) и др. [600]

Церковь св. Александра Свирского. Собор Василия Блаженного. Москва. 1561 год

На подкупольном своде изображён змеевик, вращающийся посолонь, – многозначный символ вечности, неостановимого «течения небес» и вознесения душ в рай.

Царские врата. Москва. Вторая половина XVI в.

На створках изображены змеевики – знаки вечности, обозначающие границу на пороге священного пространства алтаря, места «соприкосновения с небом».

Совершенно естественно в русскую иконопись, как и в зодчество, вошла дохристианская символика цвета: белый знаменовал небесный свет, красный – божественный огонь. Ранние письменные свидетельства отразили глубокое понимание сущности света в Средневековой Руси: «…заря бо яко пърти суть свъту, вещь бо есть солнце свъту, осияя всю въселеную». [601]

Белокаменный могильный крест. Звенигород. Московская область. XV в.

В нижней части, внутри ограждающего орнамента из косых крестов изображены три «креса», верхний из которых помещён посреди геометризованного изображения купальского костра.

Древнерусское портъ означало «одеяние, риза», а вещь — «естество, природа». [602]Заря уподоблялась «облачению» света, а солнце являло собой лишь его воплощение: свет сияет по всему мирозданию, вслед за ним светятся небесные светила и звезды, огни костров и домашние светцы. Русы издревле считали обожествлённый свет непознаваемым, невыразимым словами, не имеющим источника и образа: ««Свѣтъ есть свѣтъ неосяжем и неисповѣдим /…/. Никто же не может указати образа свѣту, но токмо видим бываетъ». [603]

О глубоком осмыслении божественного света говорит надпись на обороте белокаменного могильного креста из Звенигорода (XV в.): «Крт [пос]тавленъ [е]сть свѣ[т]ъ». [604] Смысл этих слов («поставленный крест есть свет») нельзя свести к видоизменению церковного восклицания: «Крест Христов просвещает всех!». Могильный крест считался символом воскрешающего Света и потому был огражден каймой из косых крестов.

В его нижней части были высечены ещё два креса и над ними третий – внутри условно намеченного островерхого пламени костра. Убеждение в возможности изобразить «непостижный» свет или небесный огонь лишь в виде священных знаков многое объясняет в искусстве предхристианской и Средневековой Руси.

С полным основанием исследователи говорят об особой светоносности русских икон XIV–XV веков. Под кистью знаменитых или безвестных иконников, которых на Руси уважительно называли «философами», в иконе словно загоралось незаходящее «умное солнце». Можно понять, почему потомки древних светопоклонников, поражённые внутренним излучением икон, почитали их священными существами и, не находя нужных слов, по старинке называли богами – «несущими благо». На некоторых старинных иконах «Вознесения Господня» фигура Христа в сияющей сине-золотой сфере «восходит» над землёй подобно невещественному предвечному Солнцу.

В течение всего Средневековья художественное наследие предхристианства дополняло византийское влияние, придавая русской культуре редкое своеобразие. Отказ от «праотеческой старины» начался после того, как московские государи вслед за Иваном III осознали себя преемниками Византии. Созидателям «третьего Рима» её великое прошлое казалось единственной надёжной опорой. Облик империи стремились воспроизвести в пышном величии царского двора, в церковном и общественном устройстве. Щедро поддерживали православные Патриаршества, влачившие жалкое существование в недрах Османской империи. Во имя православного единомыслия к «учёным грекам» обращались для решения важнейших духовных вопросов. Однако бывшие византийцы сильно изменились после Флорентийской унии и падения Константинополя. Патриархи назначались и свергались турками, духовенство квартала Фанар погрязало в симонии и торговле поддельными святынями. Очень немногие и лишь на католическом Западе получали богословское образование, которое всецело зависело от Рима. При этом перед народами бывшей Византии греки продолжали настаивать на своей церковной непогрешимости.