Джонатан Шепард - Начало Руси. 750–1200

Казалось, что порядок, установленный Ярославом, рухнул. Сыновья его рассорились, кочевники бесчинствовали в самом сердце Руси, часть горожан восстала, старший из Ярославичей был изгнан из города собственным народом, а разгромленный Ярославичами и находящийся в заточении чужак — Всеслав Полоцкий поднялся на киевский престол. Поистине, мир перевернулся.

Однако то был еще не крайний предел унижения династии. Этот предел был достигнут лишь весной в следующем — 1069 г., а кризис все больше напоминал первую династическую катастрофу на Руси — усобицу 1015–1019 гг., причем впечатление о сходстве с ней усиливается вследствие контаминации в наших источниках. Как у Святополка «Окаянного», у Изяслава была своя отчина — город Туров. Как Святополк, он укрылся в Польше, с королями которой тоже состоял в родстве: Святополк был женат на дочери Болеслава I, а Изяслав — на Гертруде, тетке Болеслава II. [550] См.: Manuacriptum Gertrudae Filiae Mesconis II regia Poloniae / Ed. V. Meyaztowicz // Antemurale. 1955. Vol. 2. P. 103–157. И точно так же, как в 1018 г. Святополк отвоевал Киев с помощью Болеслава I, в 1069 г. Изяслав выступил в поход на Киев, поддержанный Болеславом II.

Всеславу власть была навязана обстоятельствами, он вовсе не стремился княжить в Киеве, и сейчас у него не было ни желания оборонять город от наступающего Изяслава, ни поддержки со стороны местных жителей. Поэтому под покровом ночи он бежал домой в Полоцк, оставив киевлян без военачальника перед лицом жаждущего мести князя и его польских союзников, стоявших лагерем в Белгороде, всего в двадцати пяти километрах к западу от города. Согласно «Повести временных лет», младшие братья — Святослав и Всеволод просили Изяслава обуздать свой гнев. Изяслав отчасти послушался их и оставил главные силы за стенами города, послав вместо себя сына, Мстислава Новгородского. «И пришед Мьстиславъ, исѣче кияны, иже бѣша высѣкли Всеслава, числом 70 чади, а другыя слѣпиша, другыя же без вины погуби, не испытавъ». [551] ПВЛ. T. 1. C. 116. Так Мстислав, чье изгнание из Новгорода Всеславом вызвало кризис, от имени отца наказал киевлян за пособничество полоцкому князю. Народ встретил Изяслава с подобающими почестями, и 2 мая князь снова «сѣде на столѣ своемь». Династический раскол оказался болезненным, но недолгим, законный порядок, отвечающий завещанию Ярослава, был восстановлен.

С виду дела обстояли именно так, и, конечно, Изяслав хотел, чтобы это было правдой, или хотел, чтобы так думали другие. Однако череда бедствий выявила и обострила такие противоречия, которые невозможно было с легкостью снять, сделав вид, что порядок опять наведен. История с Всеславом оставила глубокий след как в реальной жизни, так и в сложившихся о ней представлениях, как в политических событиях ближайших лет, так и в интерпретации кризиса современниками и потомками.

Обратимся сначала к интерпретациям. Всеслав Полоцкий был явлением из ряда вон выходящим — за все время от смерти Ярослава в 1054 г. до монгольского нашествия в XIII в. он был единственным князем, который занял киевский стол, не будучи Ярославичем. Сразу после смерти Всеслава, последовавшей в 1101 г., а то и еще при жизни, он воспринимался как нечто, нуждающееся в объяснении, как будто он был послан, чтобы дать людям какой-то наглядный урок, о чем-то предостеречь их. История Всеслава, как убийство Бориса и Глеба, скоро приобрела характер хрестоматийного примера отклонения от нормы в политике. Однако любопытная черта этой истории состояла в том, что ее истолковывали диаметрально противоположным образом. У Всеслава сложились две совершенно различные репутации. Для автора, описывавшего события 1067–1069 гг. в «Повести временных лет», он был воплощением поруганного благочестия. Он поверил в защиту креста, который целовали Ярославичи в знак перемирия, а потом был коварно схвачен в лагере Изяслава. Находясь в заточении, он взывал, исполненный благочестия: «О кресте честный! Поне же в тобѣ вѣровах, избави мя от рва сего». Освобождением Всеслава «Богъ же показа силу крестную на показанье землѣ Русьстѣй, да не преступають честнаго креста, цѣловавше его; аще ли преступить кто, то и здѣ прииметь казнь и на придущемь вѣцѣ казнь вѣчную» [552] Там же. С. 115. .

Это заявление имело значение политической программы. Целование креста служило главной церемонией, при помощи которой правящий род и/или деятели церкви пытались подкрепить авторитетом христианства собственно династические сделки. Вполне вероятно, что церемонию ввели в обычай именно Ярославичи. Ранее процедура крестоцелования упоминается в связи с заключавшимися в X в. договорами русов и византийцев, но нет сведений о том, чтобы ее использовали во внутриполитических делах до эпохи сыновей Ярослава во второй половине XI в., когда к этой церемонии прибегли во время примирения братьев с их дядей Судиславом, освобожденным в 1059 г., и при заключении мира с Всеславом 10 июня 1067 г. Процедура постоянно совершенствовалась и дополнялась: при заключении Любечского договора 1097 г. крестоцелование сочеталось с традиционным ручательством своим «сердцем». Начиная с середины XII в. появляются сообщения о «крестных грамотах». Всеслав Полоцкий был первой из известных нам жертв нарушения клятвы на кресте, а Изяслав Ярославич — первым ее нарушителем. Отсюда значение каждого из них в качестве прототипа, отсюда и значение их конфликта как урока политической морали. [553] Там же. С. 29, 38, 109.

Одновременно получил распространение совершенно иной взгляд на Всеслава — как на представителя полуязыческих, полудемонических сил зла, как на первопричину (а не только орудие) всех бедствий династии. Во-первых, ходили темные слухи о рождении Всеслава: будто бы он появился на свет «от вълхвованья», с отметиной на голове, и после его рождения «рекоша бо волсви матери его: "Се язвено навяжи на нь, да носить е до живота своего", еже носить Всеславъ и до сего дне на собѣ; сего ради немилостивъ есть на кровьпролитье». [554] Там же. С. 104. Этот гротескный образ Всеслава-мага продолжал развиваться, пока к концу XII в. он не превратился в темную силу природы, «…въ ночь влъкомъ рыскаше: изъ Кыева дорискаше до куръ Тмутороканя, великому Хръсови влъком путь прерыскаше». Всеслав-волк и Всеслав-волхв в фольклоре слились в былинную фигуру Волка (или Волхва) Всеславича или в сказочный образ Всеслава-Оборотня. [555] ПЛДР. XII в. С. 382, 384. См.: Jakobson R. О., Szeftel М. The Vseslav Epos // Jakobson Roman. Selected Writings. The Hague, 1966. Vol. 4. P. 301–368; Косоруков А. А . Любимые идеи — легенды — факты: (Образ Всеслава Полоцкого в летописях, в «Слове о полку Игоревен и образ Вольха Всеславича в былинах) // Герменевтика древнерусской литературы. Вып. 5: XI–XIV вв. М., 1992. С. 124–228.

Конечно, в формировании такого образа нельзя видеть заслугу одного Всеслава, но его восприятие как олицетворения либо оскорбленной невинности, либо зловещего чародейства, не случайно. Во-первых, само существование независимого и вполне процветающего Полоцка являлось постоянной подспудной угрозой для идеологии киевоцентризма, утверждаемой Ярославичами на юге. Характерно, что походы Ярославичей на Полоцк и подвластные ему города, особенно на Минск, заметно выделяются жестокостью и свирепостью на фоне их обычных военных кампаний. [556] См. собственные воспоминания Владимира Мономаха о разграблении Минска: ПВЛ. Т. 1. С. 160. Угроза со стороны Полоцкого княжества ослабла, когда оно было разделено между сыновьями Всеслава после его на удивление долгого княжения (1044–1101), но окончательно она исчезла лишь тогда, когда Владимир Мономах в 1119 г. победил и заточил князя Глеба Всеславича. [557] ПСРЛ. Т. 2. Стб. 285; см.: Рапов О. М . Княжеские владения… С. 54 и след. Во-вторых — и это представляло для летописцев более непосредственный интерес, история Всеслава имела далеко идущие последствия во внутренней политике Руси на ее южных территориях. Он нарушил равновесие власти между Ярославичами.