Джонатан Шепард - Начало Руси. 750–1200

«Жену свою любите, — писал Владимир Мономах в «Поучении» сыновьям, — но не дайте имъ надъ собою власти». [657] ПВЛ. T. 1. C. 158. Cp., например: Послание Ефесянам 5: 22, 25; Послание Колоссянам 3:18–19. Помимо прочего, женщины были лишены возможности участвовать в создании основных исторических памятников. Конечно, женщины могли быть грамотными и иметь отношение к письменной культуре, но прямые следы этого видны только в надписях, но не в пергаменных манускриптах. Насколько в рассуждениях средневековых моралистов общим местом было утверждение о том, что молчание — добродетель женщины, настолько у современных историков общим местом являются сетования на почти ненарушимое безмолвие средневековых женщин. Однако в создании дошедших до нас русских письменных источников авторы-мужчины доминируют в еще большей степени, чем то имело место в Византии и Западной Европе соответствующего времени. До сих пор не известно ни одного исторического повествования, богословского или литературного текста, написанного женщиной. В Киеве не было ни Анны Комнины, ни Хильдегарды Бингенской, ни Гросвиты, ни Элоизы.

Писаний о женщинах почти так же мало, как писаний самих женщин. Ведь они не сражались, не «сидели на столе отцов и дедов», поэтому в летописях для них не находилось места. Насколько можно утверждать, на Руси не существовало куртуазной литературы, а значит и романтического пьедестала для женщины. [658] Даже в сравнении со Скандинавией. См.: Jesch J. Women in the Viking Age. Woodbridge, Suffolk; Rochester, New York, 1991. P. 182–202. Если о женщинах где-то и упоминается, то называют их не по собственному имени, а по отношению к мужчине: жена такого-то, дочь такого-то. Очень характерно в рассказе летописи о волнениях 1113 г., что тысяцкий Путята назван по имени, а невестка Мономаха оставлена безымянной. Эта привычка оставлять женщин без имени свойственна всему спектру источников, от ученого трактата до случайной надписи. Наконец, следует иметь в виду, что писали о женщинах в основном те мужчины, которые сознательно вычеркнули их из своей жизни, т. е. монахи. Поэтому упоминания о женщинах носят скорее характер поучений, изложения общепринятых норм, полемики, они не являются описаниями или документами, и женщины предстают в них такими, какими их воображали, какими им следовало или не следовало быть, а не такими, какими они были в реальности. В источниках трудно отсеять факты от авторской позиции.

Однако и сама авторская позиция есть факт, так что и нравоучительные рассказы нельзя отбрасывать только из-за того, что они тенденциозны.

Моисей Угрин служил Ярославу, но попал в плен к польскому королю Болеславу в 1018 г. Через пять лет богатая и молодая вдова-полячка увидела его и выкупила, а затем предложила богатство и почести, если он станет ее мужем. Он же решительно отказался, невзирая на пытки и на благоразумные увещевания тех, кто напоминал ему слова св. Павла: «Унее есть женитися, нежели раждизатися» (Первое послание Коринфянам 7:9). Но Моисей вспомнил о Еве, о жене Потифара, и возжелал стать монахом, ибо «кому подобаетъ паче работати — Христу или женѣ»? Его желание исполнилось, и некий инок «от Святыя Горы» тайно «облече и въ аггельскый образъ». Но все-таки женщина «бестудно влечаше его на грѣх. Единою же повелѣ его нужею положити на одрѣ своем съ собою, лобызающи и обьимающи… Рече же к ней блаженный: "Въсуе труд твой… но страха ради Божиа тебе гнушаюся, яко нечисты"». Услышав это, вдова приказала каждый день давать ему по сто ударов, и наконец велела ему «тайныа уды урѣзати» со словами: «Не пощажю сего доброты, да не насытиться инии его красоты». Но Моисей был отмщен: женщина погибла, а он вернулся в Киев и прожил до конца дней в Печерском монастыре. [659] Киево-Печерский патерик. С. 142–149; Heppell . The «Paterik». Р. 162–169.

Этот рассказ выглядит довольно прямолинейным образцом жгучего женоненавистничества на почве благочестия, в нем ставится простой выбор между браком и монастырем, причем брак представляется прежде всего как сфера сексуального искушения, исходящего от женщины. У рассказов такого рода длинная родословная. [660] См.: Lenhoff G . Hellenistic Erotica and the Kiev Cave Paterikon «Tale of Moses the Hungarian» // Russian History. 1983. Vol. 10. P. 141–153. Печерские монахи гордились своим воздержанием. Один молодой послушник, Варлаам, был сыном киевского боярина. Отец ухитрился выкрасть его из монастыря и пытался заманить назад, в мирскую жизнь. Он наряжал сына в прекрасные одежды, угощал разными яствами, и, наконец, подверг самому большому искушению — оставил Варлаама наедине с его собственной женой. Она звала его к себе на ложе, но Варлаам, видя ее «неистовьство моляше ся въ тайнѣ сердца своего къ милосердууму Богу, могущууму спасти отъ прельсти то я». С Божьей помощью он устоял и вернулся в Пещеры. [661] Успенский сборник. Л. 34в.23–32; Hollingsworth . The Hagiography. Р. 48.

Ева, первая жертва искушения, стала и первой искусительницей. Но сексуальный мотив — не самая главная черта этих рассказов. С тринадцати летнего возраста, после смерти отца, отрок Феодосий жил вдвоем с матерью, однако чувствовал призвание служить Господу. Он хотел отправиться в паломничество в Святую Землю, но мать остановила его. Тогда он покинул дом и ушел в Киев, чтобы вступить в монастырь. Через четыре года мать выследила его в Пещерах, и грозилась покончить с собой, если ей не дадут с ним увидеться. В отчаянии она уговаривала сына: «Поиди, чадо, въ домъ свой тъкмо же да не отълучай ся мене… не трьплю бо жива быти, не видящи тебе». Конечно, Феодосий не согласился. Дело кончилось тем, что мать сама постриглась в близлежащем монастыре. [662] Там же. Л. 28а.27–336; Ibid. Р. 37–45. По-человечески мать Феодосия вызывает сочувствие, но ее человечные, семейные чувства оказываются помехой для спасения души сына. Общей темой всех этих рассказов является в большей мере аскетическое отвержение семьи, чем аскетическое отвержение сексуальной жизни. [663] О некоторых византийских вариантах этой темы см.: Kazhdan А. Hagiographical Notes. 8 // Kazhdan A . Authors and Texts in Byzantium. Aldershot, 1993. N 4. P. 188–192.

Опасности семейной жизни (т. е. жизни с женщиной), как и ее искушения, не обязательно представляли исключительно в сексуальном плане, а жертвами этой жизни могли быть не одни только монахи. Автор сатирического обращения к князю, известный под именем Даниила Заточника, приводит набор общих мест несколько иного рода. Следует ли ему пытаться поправить свои дела женитьбой на богатой женщине?

«… не мужь в мужех, иже кимъ своя жена владѣетъ То лѣпше ми волъ буръ вести в домъ свой, нѣже зла жена поняти: волъ бо ни молвить, ни зла мыслить; а зла жена бьема бѣсится, а кротима высится Послушайте, жены, слова Павла апостола, глаголюща: [Христосъ] есть глава церкви, а мужь женѣ своей [ср. Послание Ефесянам 5:23] Лутче есть утлѣ лоде ездѣти, нежели злѣ женѣ тайны повѣдати: утла лодиа порты помочит, а злая жена всю жизнь мужа своего погубить». [664] Daniil Zatodnik . Slovo е Molenie / Ed. M. Colucci, A. Danti. P. 155–161; о византийских аналогиях см.: Franklin S. Echoes of Byzantine Elite Culture in Twelfth-Century Rus'? // Byzantium and Europe / Ed. A. Markopoulos. Athens, 1987. P. 177–178. Об этой теме в Западной Европе см., например: Uitz Е. Women in the Medieval Town. P. 156.