Джонатан Шепард - Начало Руси. 750–1200

Эти рассуждения в большинстве своем умозрительны. Главное новшество, которому дали толчок события 1136 г., относилось к сфере межрегиональной политики, а не к местному общественному устройству. В 1136 г. князь Всеволод Ольгович Черниговский нанес ряд поражений киевскому правителю Ярополку Владимировичу (младшему брату Мстислава). Новгородцы, почуяв, куда ветер дует, попросили Всеволода прислать им своего брата вместо племянника киевского князя. В 1138 г., когда позиции Всеволода Ольговича пошатнулись, Новгород повернулся к Юрию Владимировичу, князю Суздальскому, и просил на княжение его сына. Это был первый случай, когда Новгород подчинился ставленнику с северо-востока. [810] В 1095 г. Мстислав Владимирович перебрался в Новгород из Ростова, но раньте он уже был князем Новгородским в течение пяти лет, а его пребывание на северо-востоке носило временный характер. В нем отразилась политическая линия суздальских князей, которую они в дальнейшем последовательно проводили: стремление укрепиться на обоих концах пути, соединяющего Балтику со Средним Поволжьем. Но после смерти Ярополка в 1139 г. Всеволод Ольгович сумел водвориться в Киеве, а новгородцы решили не посылать свои войска на помощь Юрию, пытавшемуся согнать Всеволода с киевского стола. Опасно было и то, и другое. Рассерженный Юрий захватил новгородский форпост Новый Торг, но новгородцы все равно сочли, что будет благоразумнее просить вернуться Всеволодова брата. И так далее, и тому подобное — события развивались в том же духе до конца века, да и позже. [811] Фроянов И. Я. Мятежный Новгород. С. 218–224; Dimnik М . The Dynasty of Chernigov. P. 333–348.

Таким образом, отсутствие у Новгорода собственной княжеской ветви было и его преимуществом, и недостатком. С одной стороны, новгородцы могли сами распоряжаться своей землей, где не существовало системы княжеских поселений с быстро множащимися и неспокойными младшими представителями власти. Это было большим экономическим преимуществом для новгородских боярских родов, так как им доставался весь урожай от торговли мехами. Но с другой стороны, династический вакуум делал Новгород особенно уязвимым, так как у него не было «естественного защитника» — ветви местных князей, по наследству передающих семейную обязанность защищать свою новгородскую отчину. До 1130-х гг. лучшим защитником Новгорода обычно служил князь Киевский или иногда другой князь из Среднего Поднепровья. C подъемом областных центров и закатом относительного верховенства Среднего Поднепровья Новгород приобрел нечто вроде независимости, но одновременно и более опасную зависимость от различных превратностей судьбы. С Новгородом заигрывали и перед ним заискивали князья почти всех «главных» земель: Чернигова, Смоленска, Суздаля, Владимира Волынского. Новгородцам приходилось выбирать с осторожностью, поглядывая на неустойчивый баланс власти. Именно это, а не социальная позиция новгородцев, явилось главной причиной участившейся смены князей на новгородском столе после 1136 г. Однако участившаяся смена правителей, наряду с отсутствием князей, которые постоянно сидели бы на обширных и доходных новгородских землях, действительно привела к социальным последствиям. Со временем самостоятельность и целостность Новгорода оказались более прочно, чем где-либо, связаны с местной верхушкой — боярами и епископом.

Политическая изобретательность киевлян была ориентирована на несколько иную проблему: как практическую целесообразность выдать за традицию. Как мы видели, династический обычай всегда был более гибким, чем пытались представить некоторые из тогдашних его апологетов и пытаются сделать современные теоретики (см. гл. V и VII). В середине XII в. гибкость этого обычая увеличилась еще больше. Такого явления, как единственный законный наследник киевского стола, в природе не существовало. Имелся скорее некоторый выбор законных претендентов. Этот выбор был невелик, притязания некоторых были в принципе более обоснованны, чем притязания других, но принципам и фактическим возможностям приходилось находить компромисс друг с другом. Старшинство приобретали, его даже жаловали, но оно не наследовалось автоматически.

Когда в 1132 г. умер сын Мономаха Мстислав, его сменил младший брат Ярополк. В начале 1139 г. умер и он, причем в живых оставались еще двое его братьев. Старшим из двоих был Вячеслав (княживший тогда в Смоленске, а потом в Турове), а младшим — Юрий. Похоже, что Вячеслав не мог или не хотел энергично настаивать на своем праве. Он явился в Киев, провел там две недели (с 24 февраля по 4 марта 1139 г.) и уступил стол своему троюродному брату Всеволоду Ольговичу Черниговскому. В течение весны и лета Всеволод сумел переговорами и подкупом сделать союзниками своих потенциальных противников на юге и на западе, и недовольному Юрию, которому не удалось заручиться поддержкой в Новгороде, пришлось отступить на северо-восток ни с чем.

Для многих современных историков Всеволод — узурпатор, потому что отец его, князь Олег, никогда не сидел в Киеве, а дед, Святослав Ярославич, завладел столом, не имея на то никакого права. [812] См., например: Dimnik М. The Dynasty of Chernigov. P. 349–362; Kollmann N. S. Collateral Succession in Kievan Rus' // HUS. 1990. Vol. 14. P. 383. Но у нас нет серьезных оснований, чтобы принимать позицию Мономаховичей и с их точки зрения судить, кто прав, а кто виноват. До конца XII в. Черниговский дом дал Киеву еще трех правителей. Двое из них правили совсем недолго, но третий, сын Всеволода Святослав, занимал киевский стол целых семнадцать лет (в 1176–1180 и в 1181–1194 гг.) — дольше, чем кто-либо другой из княживших в Киеве со времен Мономаха. Если Всеволод нарушил правила, установленные Мономаховичами, то он сделал это с согласия влиятельных киевлян и, к тому же, с согласия большинства Мономаховичей. Внук Мономаха, Изяслав Мстиславич (князь Владимир-Волынский, затем Переяславский, затем Киевский), впоследствии объяснял: «Всеволода есми имѣлъ въправду брата старишаго, зане же ми брать [слово «брат» означало и родного, и двоюродного брата; на самом деле, Всеволод приходился Изяславу троюродным племянником!] и зять [Всеволод был женат на сестре Изяслава], старѣй мене, яко отець». [813] ПСРЛ. Т. 2. Стб. 323.

В доброе старое время авторы «Повести временных лет» очень бы этому удивились. «Завещание» Ярослава Мудрого подчеркивало, что преемниками являются князья — «братья единого отца и матере». Причудливое самооправдание Изяслава показывает, как в разветвленной династии тесное политическое родство могло создаваться из довольно отдаленного кровного родства, и даже (что было ново для внутридинастической политики) при помощи брачных уз. Трудно сказать, чья позиция в данной ситуации была более искусственной: Ярослава, подчеркивавшего роль малой семьи, или явно конъюнктурное построение его прапраправнука, которое в разных вариантах станет с середины XII в. чуть ли не стандартной практикой.