Джонатан Шепард - Начало Руси. 750–1200

Естественно, что до нас дошли далеко не все надписи, которые делались в то время. Во всяком случае, принадлежности для письма были найдены при нескольких раскопках, относящихся даже к слоям X в. [451] Медынцева А. А . Начало письменности на Руси по археологическим данным // История, культура, этнография и фольклор славянских народов. IX Международный съезд славистов. Киев, сентябрь 1983 г. Доклады советской делегации. М., 1983. С. 86–97. И все же существенных перемен в этой сфере при Владимире не произошло, они наступили только в середине XI в., и начиная с этого времени отмечается резкий рост разнообразия и количества памятников письма. До эпохи Ярослава признаки существования местной письменности едва заметны, хотя нельзя вовсе отрицать их наличие. После же века Ярослава появляются в изобилии все виды местной письменности, как бытовые, так и иные. Одним из признаков этой перемены является древнейший письменный правовой кодекс. Каково же было его содержание и для чего он был создан?

Статья 1 Краткой редакции «Русской Правды» касается убийств. Она допускает убийство из мести близким родственником (братом, отцом, сыном или племянником) или плату в 40 гривен, если мстить некому (родственники не могут или не желают мстить?). В статьях 2–10 оговариваются суммы, выплачиваемые как возмещение за нападение или физический ущерб, например: 12 гривен составляла плата за удар рукоятью меча или чашей, 40 гривен за серьезное повреждение руки, 3 гривны за палец, 12 — за бороду. В статьях 11–18 говорится о процедурах и выплатах в случае посягательства на собственность: как вернуть раба, сбежавшего к варягу, или незаконно схваченного и проданного; сколько платить за кражу лошади; как обязан хозяин возмещать ущерб, нанесенный его рабом.

За исключением, возможно, статьей 1 и 42 (о плате вместо кровной мести и о выплатах вирнику — сборщику таких выкупов за убийство), все платежи, перечисленные в «Правде Ярослава», похоже, носили характер компенсации, а не штрафов в пользу князя. [452] Kaiser D. Н . Reconsidering Crime and Punishment in Kievan Rus' // Russian History. 1980. Vol. 7. P. 283–293. Другую точку зрения см. в кн.: Свердлов М. Б. От Закона Русского к Русской Правде. М., 1988. С. 48–50. Князь издает закон, но, судя по всему, играет не слишком заметную роль в исполнении процедуры или в санкциях. Закон подразумевает, что большинство конфликтов подлежало разрешению в рамках общины или между общинами, на основе горизонтальных («двухмерных») социальных связей. Если говорить в широком смысле, история развития законодательства средневековой Руси показывает, как постепенно князь и его агенты внедряются в общину, как укрепляются вертикальные (или «трехмерные») социальные связи: развитие следственной, административной и судебной процедур, применение денежных санкций (штрафов) или физических наказаний вместо компенсации. [453] Kaiser D. Н. The Growth of the Law in Medieval Russia. P. 3–17. Напротив, в «Правде Ярослава» роль князя еще столь ограниченная, что его почти незаметно. Его формальное участие в процессе правосудия сводится лишь к изданию самого кодекса. Иначе говоря, этот письменный правовой кодекс не является установлением, регулирующим механизм применения или пределы княжеской власти.

«Правда Ярослава» восходит к обычному праву. Подобно всем последующим версиям «Русской Правды», она была написана на местном наречии, без всякого применения церковнославянского — языка иноземной книжной учености. Церковнославянский был письменным языком, специально созданным для перевода Священного Писания с греческого. Местные жители изъяснялись на восточнославянском языке, на языке тех славян, среди которых русы в течение X в. лингвистически ассимилировались (или стали двуязычными). Церковнославянский выступал как язык «высокой» культуры, христианского дискурса, а восточнославянский был языком светской администрации. Однако разрыв между этими языками был скорее культурным, чем формальным. У них было общее ядро на уровне грамматики и лексики. Имелись некоторые различия в фонетике, но не большие, чем нередко бывают между диалектами. Однако церковнославянский язык содержал массу понятий, чуждых язычникам, жившим к северу от степей, и часто выражал их причудливо построенными фразами, перегруженными причастиями и придаточными предложениями. Совершенно неподготовленный представитель восточных славян наверняка считал церковнославянский язык несколько странным, местами туманным, а для того, чтобы им пользоваться, необходима была специальная подготовка. Но существовали разные уровни понимания. Вероятно, церковнославянский язык воспринимали как особый функциональный вариант родного языка, в известной степени понятный, хотя и отмеченный особой торжественностью. [454] Lunt Н. On the Language of Old Rus: Some Questions and Suggestions // Russian Linguistics. 1975. Vol. 2. P. 269–281. О церковнославянской / восточнославянской «диглоссии» (функциональной дифференциации) см.: Успенский Б. А. Языковая ситуация Киевской Руси и ее значение для истории русского литературного языка. М., 1983. С. 32–54.

Но не стоит думать, будто местное наречие было грубо и неформализованно лишь потому, что оно не было отточено на письме. Сжатые и таинственные формулировки «Русской Правды» говорят о том, что у русов существовал вполне разработанный язык для регулирования гражданского порядка задолго до того, как он отразился на письме. История письменного законодательства не идентична истории гражданской власти или функционирования социальных норм. Однако поиски истоков этих последних заводят нас в потемки. Статьи, аналогичные положениям «Русской Правды», обнаружены в германских и англо-саксонских правовых кодексах, и в тексте договоров с Византией, относящихся к X в. [455] См. например: Свердлов М. Б. От Закона Русского к Русской Правде. С. 52–66. Напрашивается вывод, что нормы поведения, предписанные «Русской Правдой», отражают варяжское обычное право, северноевропейские традиции в жизни древних князей и их окружения. При этом трудно определить, насколько успели к середине XI в. слиться воедино варяжские и славянские традиции правящей верхушки. В конце концов, формулы «Русской Правды» выражены на восточнославянском языке.

На сколь бы смешанной почве не произросла «Русская Правда», она все же была доморощенным плодом. Обычаи и процедуры, предусматриваемые в «Правде Ярослава», были местными, а не заимствованными из Византии. В отличие от всех других общественных начинаний Ярослава, здесь не заметно ни малейших попыток создать украшения в византийском духе. «Повесть временных лет» рассказывает, как «епископи» внушили было Владимиру, что благочестивый правитель должен казнить разбойников, а не штрафовать их. Владимир послушался, но в результате сократились доходы, стало не хватать денег на оружие и на лошадей, так что князь вернулся к «устроенью отьню и дѣдню». [456] ПВЛ. Т. 1. С. 86–87; см.: Kaiser D. Н . Reconsidering Crime and Punishment in Kievan Rus'. Эта история, вероятно, придумана позднее, в оправдание широкого применения штрафов на рубеже XI–XII вв. Но в ней удачно показано, что местные обычаи оригинальны и невосприимчивы к иноземным прививкам, даже если они исходят из самых авторитетных источников. К заимствованиям подходили по необходимости избирательно. Изменить облик города было проще, чем изменить привычки общества. Духом Константинополя веяло от личности самого правителя, а не от его правил.