Джонатан Шепард - Начало Руси. 750–1200

Самым распространенным и многократно переписываемым сводом церковного законодательства в Византии был «Номоканон четырнадцати титулов». Основную часть этого «Номоканона» составляет компендиум из следующих главных текстов: апостольских правил, постановлений вселенских и местных соборов, правил Василия Великого и других отцов церкви, а также императорского законодательства по церковным вопросам. Помимо самих текстов, «Номоканон» содержит детальный тематический указатель, своего рода конкорданс, сведенный в четырнадцать разделов с собственными названиями (или «титулами», что и дало имя всему сочинению). Например, под титулом третьим («О молитве, псалмодии, чтении, причастии») мы находим: «Глава 17, о неподании причастия телам умерших — канон 18 Карфагенского собора, канон 83 синода при Юстиниане». Или в титуле тринадцатом («О мирянах»): «Глава 20, об игроках и пьяницах — 33 апостольский канон, каноны 6 и 28 синода при Юстиниане». [499] Древнеславянская кормчая XIV титулов без толкований / Изд. В. Н. Бенешевич. СПб., 1906–1907. Стб. 16, 53. Располагая таким удобным справочным материалом, интересующийся мог обратиться к полному тексту соответствующего канона и получить в сжатой форме сведения о мнении церковных авторитетов по множеству вопросов. Одна из редакций «Номоканона четырнадцати титулов» была переведена на славянский язык, вероятно — в Болгарии, в X в. [500] Строго говоря, это — «Синтагама». См.: Щапов Я. H . Византийское и южнославянское правовое наследие на Руси в XI–XIII вв. М., 1978. С. 52, 88–100. Более ранний памятник, приписываемый Мефодию, вероятно, представлял собой перевод «Синагоги 50 титулов». Этот переводной «Номоканон» лег в основу славянской «Кормчей книги», которая, претерпев много исправлений и дополнений, стала главным вместилищем законодательных текстов в землях русов на протяжении всего средневековья. [501] В этот свод с XIII в. иногда включалась «Русская Правда» и другие статьи местного происхождения.

По идее, обращение в христианство означало и принятие канонического права. Но даже среди верующих не удалось, да и невозможно было ввести в действие это законодательство. Во-первых, византийское каноническое право само по себе не являлось документом, который было легко обеспечить юридической силой. Оно представляло собой парадоксальное сочетание жесткости и гибкости. Не существовало окончательно установленного и признанного корпуса или подборки текстов, не было принятых процедурных правил, не было проведено последовательного разграничения между правом (в узком смысле) и этикой, церковные проблемы не были четко отделены от светских. Во-вторых, нет следов существования на Руси «Кормчей книги» в течение ста лет после ее крещения Владимиром. Древнейший сохранившийся кодекс относится к началу XII в. и был выполнен новгородским переписчиком Ефремом, который известен из-за оставленных им на полях трогательных заметок: «Офреме, грѣшьнице, не лѣнися», «Офреме, не дьржи ума кромѣ». [502] Сводный каталог славяно-русских рукописных книг, хранящихся в СССР: XI–XII вв. М., 1984. № 75. С. 116–117; ср. Щапов Я. H . Византийское и южнославянское правовое наследие… С. 255–256. Существуют более ранние упоминания о «Номоканоне», но они не обязательно относятся к полному переводу. В-третьих, иноземные узаконения в любом случае не могли разом заменить собой местные обычаи. Процесс взаимной адаптации (обычаев к закону, или наоборот) шел непрерывно и, наверное, так никогда и не завершился.

Владимиру и Ярославу приписывают честь создания первых церковных уставов. Уставы не являлись целенаправленными мероприятиями по внедрению канонического права, они представляли собой княжеские пожалования, обоснованные ссылками на церковное право, согласно которым церковь приобретала определенные права распоряжаться жизнью и собственностью людей. Поэтому они говорят больше о власти, чем о благочестии. В той форме, в которой они дошли до нас, уставы тоже представляют собой некие фасады, хотя и сооруженные скорее потомством, чем самими Владимиром и Ярославом — их слишком часто пересматривали, по-прежнему приписывая авторство названным князьям. Тем не менее, сравнивая уставы с другими (явно более поздними) документами, можно проследить основные стадии укрепления материального и юридического положения церкви. [503] «Устав Владимира» в различных редакциях см.: Щапов Я. H . Древнерусские княжеские уставы XI–XV вв. С. 12–84. Здесь приведены цитаты по комментированному тексту в кн.: ЗДР. С. 137–162; ср. Kaiser D. H . The Laws of Rus'. P. 42–44. Редакции «Устава Ярослава» см.: Щапов Я. H . Древнерусские княжеские уставы XI–XV вв. С. 85–139. Здесь приведены цитаты по комментированному тексту в кн.: ЗДР. С. 163–208; Kaiser D. H . The Laws of Rus'. P. 45–50. Д. Кайзер использует только текст «Пространной редакции», причем по другой рукописи, нежели ЗДР, с некоторыми различиями в тексте и в нумерации.

«Устав Владимира», значительно более краткий, касается основных владений и прав церкви. Указывается десятина, дается список «церковных людей» (категории лиц, над которыми церкви передавалась исключительная юрисдикция), перечисляются преступления против церкви (категории проступков, исключительное право судить которые принадлежало церкви). К «церковным людям» относились монахи, священники и их жены, прочее духовенство, вдовы, паломники, хромые и слепые. Сферы, на которые распространялась юрисдикция церкви, включали развод и сексуальные отношения, прелюбодеяние, похищение, инцест, изнасилование, колдовство, ересь, насилие в семье, споры о наследстве.

Сначала для путаницы между гражданской и церковной сферой компетенции было мало оснований. За исключением разве что случаев нарушения общественного порядка (похищение, изнасилование), князья в конце X или в середине XI в. не имели прямой власти в той области юрисдикции, которая была передана в ведение церкви. Это было не разделение власти, а скорее попытка распространить влияние центра внеполитическими средствами. В любом случае, возможности расширить полномочия церкви определялись темпами распространения христианства. Целых сто лет спустя после начала единоличного правления Ярослава, в Смоленском уставе 1136 г. совместная компетенция (князя и епископа) все еще ограничивалась только случаями похищения. [504] Статья 11: ЗДР. С. 215; Kaiser D. H . The Laws of Rus' P. 54. О подобных вопросах в византийском праве см.: Karlin-Hayter Р . Further Notes on Byzantine Marriage: raptus — harpagt or mnesteiai? // Homo Byzantinus: Papers in Honor of Alexander Kazhdan / Ed. A. Cutler, S. Franklin. Washington, 1992. P. 133–154. (DOP. Vol. 46); несколько шире вопрос рассмотрен в работе: Laiou A . Sex, Consent and Coercion in Byzantium // Consent and Coercion to Sex and Marriage in Ancient and Medieval Societies / Ed. A. Laiou. Washington, D. C., 1993. P. 109–221. Однако по мере того, как росло влияние церкви и усиливалось давление княжеской администрации, сферы юрисдикции княжеской и церковной власти все чаще пересекались.