Коллектив авторов - Прожектеры: политика школьных реформ в России в первой половине XVIII века

То обстоятельство, что предложения Сент-Илера оказались просто переводом французского ордонанса, также следует рассматривать в контексте привычных для того времени практик. Использование для составления российских регуляций и законодательных актов иностранных источников, включая и дословные заимствования из них, было делом совершенно обычным. Матвееву, хорошо знакомому с французским государственным устройством, было легко, конечно, обвинять барона в плагиате: как он подчеркивал, сочиненные Сент-Илером регламенты академии «искони во Франции учинены и напечатаны, и кто любопытным быть хочет, я чаю, что не з большим за гривну купя там и сюды перевезши, переписать своею рукою может и всякому подовать их свободно» 407. Однако в феврале 1716 года и сам Матвеев предлагал Апраксину «для правильного порядку той же академии, если изволит Его величество последовать французской или датской академии, весьма надобно весь устав из них из которой-нибудь взять например». В ответ на это предложение Апраксин велел Матвееву «трудиться о том, чтобы в пример академии их устав весь сыскать, и перевесть на российский язык» 408. Иными словами, те методы работы с иностранными источниками, которыми пользовался Сент-Илер, были совершенно нормальными и привычными и для сотрудников Петра – в том числе, и для самого Матвеева.

К концу 1716 года Матвеев неустанно жалуется на «неискуство и непорядок директора Сентилера, мнимаго барона без всякой дипломы», на «прямое неведение его и неспособность» 409. Однако когда дело доходит до увольнения барона, эти претензии не всплывают в официальной переписке. Рекомендуя Петру избавиться от француза, Апраксин ссылается на тот ущерб, который наносит академии конфликт между Матвеевым и Сент-Илером, а не на какие-то промахи последнего. Не воспроизводит Апраксин и обвинения в невежестве, выдвигавшиеся Матвеевым в адрес барона, а сам Сент-Илер, как мы видели, вовсе не был объявлен мошенником и с позором изгнан из страны. Дело, как кажется, в том, что граница между интриганством и профессионализмом, прожектерством и «серьезной» государственной деятельностью была в ту эпоху весьма нечеткой – а вернее, границу эту мы зачастую конструируем ретроспективно, наклеивая тем или иным деятелям ярлыки в зависимости от наших собственных симпатий. Вполне возможно, что если бы не его ссора с Матвеевым, Сент-Илер вошел бы в историю как один из ценных экспертов, так удачно приглашенных Петром I на русскую службу, а биография француза красовалась бы в книгах по истории русского флота рядом с биографиями Крюйса, Фархварсона или его соотечественника Никиты Петровича Вильбуа. В конце концов, именно в его предложениях впервые в России было сформулировано современное, «дисциплинарное» видение школы, предполагавшее формализованные процедуры оценивания, регулирование распорядка дня, поведения учеников и даже обязанностей учителей. Предложенная Сент-Илером модель училища оказывается ярким образчиком того самого «регулярства», которое Петр вроде бы стремился построить в России. И действительно, составленные бароном «Правила» 11 мая 1716 года декларировали намерение установить в академии « la police et discipline » – фраза, которая прямо отсылает нас к идеалу « etait bien policeé », «благоустроенного полицейского государства».

И тем не менее петровское правительство не спешило ухватиться за предлагаемые Сент-Илером организационные формы и насаждать предусмотренное ими «регулярство». В значительной мере это объясняется достаточно безразличным отношением самого Петра к разработанным французом документам. С одной стороны, Петр не внес никакого вклада в составление этих регламентов, никак не комментировал и не редактировал их; даже официальное утверждение «Инструкции» 1 октября 1715 года последовало лишь в результате прямого запроса со стороны Сент-Илера. Это не значит, конечно, что регламенты эти каким-то образом противоречили представлениям самого государя: напротив, мы знаем, что составленные французом документы отражали актуальные на тот момент интересы Петра. Из наличия таких интересов, однако, не следует, что у царя было какое-то собственное видение академии, или что он вообще ощущал потребность в предлагаемой французом детальной регламентации школьной жизни.

С другой стороны, утвердив эти документы, Петр не считал себя как-то связанным ни самими регламентами, ни контрактом-«капитуляцией», которую он заключил с бароном – особенно ярко это видно из принятого им решения назначить графа Матвеева «президентом» академии 410. В начале сентября 1715 года Петр набросал один из немногих собственноручно написанных им документов по вопросам образования: список предметов, которым следовало «детей учить» (видимо, как раз в академии). Список включал арифметику, геометрию, «фект, или прием ружья», артиллерию, навигацию, фортификацию, географию, «знание членов корабельного гола [то есть, корпуса, ср. англ. hull. – И. Ф. ] и такелажа», рисование и, «на произволение, танцам для постуры» 411. Нетрудно заметить, что к этому времени уже полгода как существовал «Проект для сочинения Морской академии», скопированный из французского источника, одобренный самим государем и включавший практически идентичный список предметов. В чем же тогда смысл появления нового перечня? Означает ли его составление, что к этому времени Петр «забыл» о ранее одобренном им регламенте? Или же, одобряя баронов регламент, он не придавал ему особого значения, а теперь решил обдумать программу обучения молодых дворян всерьез? Тремя годами позднее преемник Матвеева, Г. Г. Скорняков-Писарев, сообщал Апраксину, что государь утвердил его предложение «в С. Петербургской академии учить недорослей наукам, а именно: арифметике, геометрии, навигации, артиллерии, фортификации, географии, рисовать живописного и воинским обучениям мушкетами и на рапирах, а некоторых и астрономии» 412. Опять-таки, как это решение соотносилось в глазах Петра с теми документами, которые он уже одобрил четырьмя годами ранее? Вероятнее всего, во всех этих случаях монарх рассматривал эти перечни не как некие постоянно действующие регламенты, а как принимаемые от случая к случаю ситуационные решения.

Подобное отношение к регламентам со стороны самого царя объясняет, конечно, почему и граф Матвеев тоже считал для себя возможным просто не замечать их. Как мы видели, 1 октября 1715 года Петр утвердил «Инструкцию» Морской академии, лично внеся в нее необходимые дополнения. Надеясь дополнительно повысить авторитет этого документа, Сент-Илер предлагал даже приложить к ней «государственную печать» и «указать копии с онаго прибить в каждой сале академии, служащей к экзерциции морской гвардии, дабы содержание онаго им ведомо было» 413. В любом случае, у современников не было сомнений, что государь лично утвердил «Инструкцию»: в 1719 году Адмиралтейств-коллегия прямо отмечала, что «пункты» эти «состоялись за собственною Его царского величества рукою» 414. Тем не менее всего лишь несколько месяцев спустя после утверждения «Инструкции» Матвеев, в целях установления «лучшего порядка», предлагает позаимствовать устав французского или датского училища – как будто не было ни «Проекта», ни «Инструкции»! Апраксин, как мы помним, в ответ распорядился такой устав «сыскать и перевесть на российский язык» – опять-таки, как будто разработанные Сент-Илером документы попросту не существовали! 415Для Матвеева, конечно, возможность игнорировать бароновы регламенты была весьма кстати, поскольку они кодифицировали административный статус и полномочия его конкурента, вовсе не упоминая при этом должность президента академии; соответственно, эти документы мешали ему взять училище под свой контроль. Но из этих примеров видно также, что рационально-бюрократическое «регулярство» не было какой-то естественной и неотъемлемой чертой петровской государственности в целом или мышления самого Петра. Наоборот, в каждом конкретном случае судьба «регулярства» оказывается вопросом политическим, обусловленным непосредственными личными интересами тех или иных игроков. Распространение «регулярства» становится возможным, если оно одновременно помогает этим игрокам реализовывать свою собственную программу. В противном же случае этот процесс рискует застопориться.