Коллектив авторов - Прожектеры: политика школьных реформ в России в первой половине XVIII века

На протяжении первой половины своего царствования Петр был в первую очередь поглощен ведением войны, так что реформы проводились им в этот период скорее хаотично, методом проб и ошибок. В последнее же десятилетие его жизни, особенно после возвращения императора из второго европейского турне (1716–1717), преобразования приобретают гораздо более системный характер: именно в эти годы закладываются основы институционального устройства послепетровской России 426. На этот период приходится и создание коллегий, и введение подушной подати, и разработка наиболее комплексных и масштабных законодательных актов эпохи, пресловутых регламентов, в том числе посвященных управлению флотскими делами: монарх лично работал над этими документами и представлял их как образец, на который должны ориентироваться другие коллегии. В этой главе мы рассмотрим, как именно эти шедевры петровского законотворчества затрагивали – или не затрагивали – вопросы образования. Детальная реконструкция личного вклада Петра в написание соответствующих пассажей в этих документах помогает выявить его представления об организации обучения и его приоритеты в этой сфере. Говоря коротко, работая над составлением морских регламентов, император интересовался прежде всего вопросами практической подготовки морских офицеров и организацией их службы. И наоборот, мы не видим у него никакого интереса к регулированию собственно школ: он не пытается вводить новые должности в учебных заведениях, определять обязанности учителей, кодифицировать распределение полномочий внутри школ или отношения школ с правительственными органами.

Таким образом, центральная тема этой главы – эволюция институтов и возникновение «регулярства» в отсутствие прямых импульсов со стороны монарха. Важнейшим «мотором» этого процесса были соперничество и конфликты между индивидуальными акторами, предрасположенность – или наоборот, непредрасположенность – которых к регулированию соответствующей сферы зависела во многом от их текущей позиции в административной системе координат. Логика эта хорошо видна в письме, которое направил Петру 16 февраля 1716 года Корнелий Крюйс (1655–1727) – вероятно, лучший из иностранных адмиралов, которого царю удалось нанять для российского флота. Крюйс писал:

Я, нижеподписанный, прошу зело и неотступно о получении письменной инструкции или актов, понеже Его Сиятельство генерал-адмирал [Апраксин] благоволил сказать, что мне [ни]какой инструкции не надобно, вице-адмирал знает и без инструкции, что потребно к тому и что надлежит делать. К таковому важному управлению надлежит мне иметь обыкновенную инструкцию, наипаче чужестранному. <���…> А ежели что случится и мне без инструкции и оправдатися нечем 427.

Крюйс, чужак, стремился зафиксировать правила на бумаге и тем самым четко определить свое положение в русском флоте – в том числе и для того, чтобы иметь возможность защитить себя в случае разногласий. Апраксин, же, входивший в ближний круг царя, сопротивлялся таким попыткам, поскольку любая фиксация правил предполагала ограничение его возможности произвольно принимать решения. То же самое, хотя и на неизмеримо более низком уровне, происходило и в школах: администраторы и учителя зачастую также стремились урегулировать отношения друг с другом и с вышестоящими инстанциями и запрашивали для этого инструкции, где были бы прописаны их обязанности и полномочия. Таким образом, постепенно устанавливая и уточняя все более формализованные правила игры в рамках соответствующих школ, они способствовали возникновению все более «регулярных» учебных заведений даже в отсутствие каких-то «модернизационных» посылов сверху.

В основе этой ползучей институционализации лежали, таким образом, не приоритеты «модерного» государства и абстрактного прогресса, но интересы конкретных административных акторов, которым соответствующие изменения могли быть полезны для достижения каких-то их собственных целей. В этом отношении повседневное институциональное строительство, движимое прагматическими интересами индивидуальных учителей и администраторов, разительно отличается от концептуально нагруженного прожектерства, примером которого могут служить подготовленные в 1730-х годах графом Остерманом или его сотрудниками предложения о реформе Морской академии. С одной стороны, выдвигая этот и подобные ему проекты, и сам Остерман тоже неизбежно преследовал какие-то свои карьерные цели. С другой, в проекте этом были заложены ультрасовременные для того времени педагогические технологии: он предполагал артикуляцию и формализацию методов преподавания, бюрократизацию и разграничение обязанностей и полномочий внутри школы. Эти технологии, однако, имели мало отношения к прагматической стороне морской службы; самое же главное, они мало чем могли пригодиться морякам-практикам и другим политическим игрокам как инструмент для продвижения их интересов. Неудивительно, что предложения Остермана выглядели для них малопонятными и избыточными и в результате были забыты сразу же после падения самого сановника.

Свидетельств прямого участия Петра в жизни Морской академии после увольнения Сент-Илера у нас, мягко говоря, немного. «Походные журналы» царя, в которых на протяжении всего петровского царствования записывались его занятия и перемещения (вопреки названию, не только во время походов, но и во время пребывания в столицах), не содержат упоминаний о его визитах в Морскую академию после 1715 года. Вообще в журналах этих часто фиксируются самые мелкие, незначительные события: из них мы узнаем, какие церкви, похороны или свадьбы посещал монарх, где он ел и где ночевал. 7 февраля 1721 года, например, Петр побывал на галерной верфи и в канатных сараях, 4 марта он сажал яблони, 9 и 10 марта осматривал больных гвардейцев в госпитале и так далее 428. Морская академия, однако, не упоминается среди подобных визитов. Конечно, «походные журналы», при всей своей детальности, далеко не полны: из других источников нам известно, что Петр побывал в академии как минимум один раз, 10 июля 1724 года. Хотя этот визит не отмечен в «походном журнале», он отразился в других документах, поскольку правительственные органы обсуждали реализацию данных Петром по этому случаю указаний 429. Исходя из этого, можно допустить, что были и другие, неизвестные нам посещения Морской академии: но даже если и так, уже сам тот факт, что они не удостоились быть записанными в «походных журналах», крайне примечателен.

И в самом деле, царь, как кажется, гораздо больше интересовался не школьной, а практической подготовкой будущих морских офицеров. Уже в самые первые годы XVIII столетия, и особенно после 1706 года, молодых дворян, прошедших обучение в Навигацкой школе, направляют на практику в составе действующих эскадр; многие из них получают возможность приобрести необходимый опыт в иностранных флотах 430. И если свидетельств посещения Петром Морской академии практически нет, то, наоборот, его глубокая вовлеченность в отбор гардемаринов и направляемых за границу «волонтеров», а также в экзаменование возвращающихся хорошо задокументированы. Будущий адмирал Семен Иванович Мордвинов (1701–1777) вспоминает в своих записках о смотре молодых дворян, проводившемся в 1715 году самим монархом. Мордвинова определили в учение, но уже в 1716 году он был вызван на еще один смотр, который опять проводился лично Петром в доме Апраксина: молодого человека, вместе с четырьмя десятками других, отобрали для посылки на флот, стоявший в Ревеле. По прибытии недорослей определили в «гардемарины», и, как замечает не без гордости Мордвинов, «с того времени начало восприяли гардемарины» 431. В 1717–1719 годах Петр лично отслеживал перемещения молодых русских дворян, проходящих морскую практику в европейских странах, распоряжался о выплате им положенного жалованья, давал инструкции своим представителям о подборе учителей, приказывал перевести «волонтеров» из Венеции (поскольку военные действия против турок там завершились) в Испанию (где они смогут приобрести больше опыта на галерах) и так далее 432.