Коллектив авторов - Прожектеры: политика школьных реформ в России в первой половине XVIII века

Начало этой дискуссии положил Леонтий Магницкий в своем доношении А. Л. Нарышкину от 20 января 1725 года. В этом документе учитель выражает обеспокоенность резким падением численности учеников в Навигацкой школе. Мы можем только гадать, было ли как-то связано время написания этого письма с недавней кончиной Петра I: возможно, Магницкий опасался, что теперь его позиции будут ослаблены, или же, наоборот, считал, что со смертью монарха открылось окно возможностей для пересмотра каких-то положений, обсуждать которые при его жизни было бессмысленно. Так или иначе, непосредственным поводом для беспокойства стал для Магницкого пробел в законодательстве, который возник в результате сенатского приговора от 21 декабря 1724 года: в нем сенаторы указали Герольдии «по списку недорослей которые в Герольдмейстерскую контору явились, отослать в Военную коллегию, а в той коллегии оных определить по указу». Эта норма, таким образом, носила абсолютный характер: в ней не было оговорки, которая позволила бы зачислять некоторых из молодых дворян в морские школы или во флот вообще. Когда по поводу этой коллизии возникла переписка, сама Герольдия умыла руки («об отсылке в Адмиралтейство недорослей Герольдмейстерская контора особливого о том указу не имеет») и предложила флотским договариваться напрямую с Военной коллегией. Тем временем приток новых учеников в морские школы полностью прекратился 499. Узнав от Апраксина об этой проблеме, Петр послал соответствующее распоряжение в Сенат, но никаких последствий оно не имело 500.

Обращаясь в этом контексте к начальству, Магницкий писал о своих побудительных мотивах весьма откровенно. Во-первых, указывал он, вместо положенных 500 учеников его школа сейчас насчитывает только 181. Во-вторых, лучшие из имеющихся учеников часто привлекаются Адмиралтейством в качестве счетчиков денег (в то время любая сдача-приемка денежных сумм была весьма трудоемкой операцией, требующей физического пересчета наличности – то есть буквально целых бочонков с монетой). Разумеется, это отвлекает их от учебы, иногда на месяцы, и по окончании такой командировки ученикам требуется много времени, чтобы вспомнить ранее пройденное – или же они вообще не возвращаются в школу. Остаются, таким образом, по большей части те ученики, кого не сочли достойными продолжать учебу в Санкт-Петербурге. Некоторые из них никуда не годятся как «великие ленивцы и моты», так что «плода довольного от них быть не может». Другие не могут как следует учиться из-за того, что их жалованье выплачивается с хроническими задержками, якобы из-за неспособности комиссара Арцыбашева обеспечить своевременное получение причитающихся школе сумм.

Мораль истории в изложении Магницкого была довольно проста: учитель был «опасен, чтоб к нему не причлось» за прискорбные последствия, которые не могли не последовать из всего этого неустройства. Он пытался снять с себя ответственность, указывая на независящие от него обстоятельства, и документально зафиксировать тот факт, что заранее предупреждал начальство о грядущих проблемах. Никакого решения, впрочем, Магницкий не предлагал. Гораздо больше его интересовало сведение счетов со своим соперником в школе, комиссаром Арцыбашевым, который якобы не только «во всяких касающихся школьных нуждах чинил во всем остановку», но и не исполнял присылаемые от Нарышкина указания и даже «свою должность оставил и отъехал в деревню <���…> да и по всему от управления отбывает и тщания не имеет». Более того, Арцыбашев, якобы, «с ним Магницким о исполнении по оным [полученным от Нарышкина распоряжениям] не советует[ся]» 501.

Обращение Магницкого породило оживленную переписку, которая, в свою очередь, заставила заинтересованные стороны изложить на бумаге свои взгляды на преподавание и в Морской академии, и в Навигацкой школе. Получив письмо Магницкого, Нарышкин и Академическая канцелярия не смогли выработать никакого мнения по данному вопросу и просто переправили доношение в Адмиралтейство, которое в свою очередь переправило его в Сенат. В ответ сенаторы дежурно потребовали, чтобы все вовлеченные стороны неотменно соблюдали установленный порядок и во всех случаях «чинили по силе сенатской резолюции». В то же время Сенат запросил у Академической канцелярии «мнения»: «вновь определенным дворянским детям на окончание их наук какое время надлежит определить», дабы тех из них, кто не укладывается в установленный срок, немедленно отчислять матросами во флот и не тратить на них напрасно время и государево жалованье 502. Иными словами, в ответ на обращение Магницкого Сенат неожиданно предложил стандартизировать продолжительность обучения в морских школах. Подобный шаг был чреват далеко идущими последствиями для учителей. Если продолжительность обучения будет кодифицирована, правительство, естественно, будет ожидать от всех учеников освоения установленной программы – и освоения ее в установленный срок; и наоборот, неспособность уложиться в этот срок будет автоматически рассматриваться как нарушение, за которое ученикам – и, скорее всего, учителям – придется отвечать.

Магницкий, как кажется, вполне осознал последствия сенатского запроса для него самого и для его коллег и потому отвечал крайне уклончиво и со множеством оговорок. По сути, настаивал он, установить стандартную, единую для всех продолжительность обучения нельзя: «точного мнения ко определенному приятию науки времени за многоразличными неудобствами и помешательствами показать невозможно». В итоге, он, конечно, вынужден был указать минимально необходимое для освоения каждого предмета время, но оговорился, что эта оценка верна только при соблюдении ряда условий: если ученики «от природы добрый смысл имеют», если они «доброго состояния» (что бы это ни значило) и если они «свою охоту к науке иметь будут» (поспешив заметить, что последнее маловероятно – «как из нынешнего народа мало обретаетца»). Магницкий также старался переложить часть ответственности на вышестоящие инстанции: учитель требовал, чтобы учеников не отвлекали различными случайными поручениями, вроде пересчета денег в конторах, а Академическая канцелярия усвоила бы некий «в правлении способ правильный». Далее, он требовал, чтобы «непонятных, мотов и шумных» отчисляли бы из школы по его представлению. В случае, если все эти условия будут соблюдены, минимально необходимый для освоения арифметики, геометрии и тригонометрии срок будет составлять, по оценке Магницкого, три года, «а меньше трех лет научить не можно, понеже многия, которыя вновь к нам присылаютца, ничем разнствуют с посохою [то есть с крестьянами. – И. Ф. ], что и читать мало умеют» 503. При ближайшем рассмотрении в этом ответе мы неожиданно находим концептуальную новацию, не менее радикальную, чем предложенная Сенатом мера: по сути, Магницкий настаивает здесь, что вероятность успешного обучения зависит от врожденных способностей ученика и даже от его «охоты» учить данный предмет. Таким образом, если ученик не справляется, вина за это лежит не на учителе, но на самом ученике или, скорее даже, на тех чиновниках, которые направили его в школу, не разобравшись как следует, есть ли у него «от природы добрый смысл» и «охота». Подобное представление шло вразрез с базовым принципом петровской системы, согласно которому подданный был обязан выполнять царский приказ, в чем бы он ни состоял – учить иностранные языки или математику, становиться моряком, солдатом или архитектором. Единственным допустимым оправданием была смерть подданного или тяжкое физическое увечье – никакие ссылки на эфемерную «охоту» или отсутствие таковой для Петра не были приемлемы. И, наоборот, представление о том, что «склонность и понятность» учащихся должны учитываться при распределении по направлениям обучения (и, соответственно, по разным видам службы) содержалась еще в предложениях Сент-Илера, который позаимствовал эту норму из французского адмиралтейского ордонанса 1689 года 504. Тогда, в 1715 году, эта концепция не прижилась. Теперь же Магницкий предлагал ровно такой же подход, чтобы защитить себя от потенциальных обвинений в неэффективном преподавании.