Коллектив авторов - Прожектеры: политика школьных реформ в России в первой половине XVIII века

Особенно важным пунктом в указе, которого Скорняков добился от Петра в январе 1719 года, было разрешение назначать в школах так называемых «комиссаров», то есть администраторов 478. В Навигацкой школе уже начиная с 1702 года был свой собственный писарь, а к 1715 году там на постоянной основе трудились один «средний» и два «молодых» подьячих: они вели финансовые счета, документацию о зачислении учеников и их успехах в науках – «степенях учения», а также переписку с другими ведомствами касательно многочисленных дисциплинарных проступков будущих навигаторов 479. Назначить в академию комиссара требовал еще Сент-Илер, но как он жаловался Петру в ноябре 1716 года, его неоднократные обращения на этот счет остались неуслышанными. Вместо этого Матвеев якобы вел все академические дела через некоего «писаря», трудившегося дома у самого графа: «в своем доме учинил приказ под судом одного из писарей». Подобную организацию делопроизводства француз пытался увязать со старомосковскими обыкновениями: писарь, де, установил «в том приказе такой же порядок, как в московских школах содержится» 480. Избавившись от Сент-Илера, сам Матвеев в 1717 году тоже завел речь о необходимости иметь в школе специального «комиссара», наряду с лекарем и другим вспомогательным персоналом. Но получить от царя необходимое решение удалось лишь Скорнякову-Писареву.

Комиссары были не просто письмоводителями, но полноценными специалистами-администраторами. Хотя изначально эта должность вводилась только «для раздачи денежной казны», довольно скоро комиссары взяли под свой контроль все финансовые и административные вопросы, которыми раньше занимались или сами учителя, или адмиралтейские чиновники. В апреле 1723 года, например, персоналу Навигацкой школы было объявлено, «чтоб всякий чинил по должности своей и морскому регламенту», «а ежели кто не будет чинить по должности своей, того ради надлежит господину комиссару Арцыбашеву <���…> смотреть» 481. До того времени именно учителя были уполномочены поддерживать от имени школы контакты с внешними инстанциями – особенно такие учителя, как Магницкий и Фархварсон, которые пользовались к тому времени большим личным авторитетом в глазах чиновников. Другие учителя описывались в основном как их «подмастерья», назначенные «во вспоможение» этим учителям, которые обычно сами выбирали себе «подмастерьев» из числа наиболее способных учеников. Когда в школах появились комиссары, их, судя по всему, не считали достаточно компетентными, чтобы позволить вмешиваться именно в учебные вопросы, и учителя полагали себя как минимум ровней этим администраторам. И действительно, Магницкий получал в год 260 рублей, в два с лишним раза больше, чем комиссар Арцыбашев (100 рублей) 482. Тем не менее введение должности комиссара неизбежно привело к появлению в школах еще одного голоса и еще одного центра власти. Это, в свою очередь, не могло не породить трений и соперничества, а также запросов об уточнении и регламентации обязанностей и полномочий заинтересованных сторон.

Уже через три месяца после своего назначения Скорняков-Писарев счел необходимым произвести специальные «пункты», отдельно для комиссара Таптыкова в московской школе и отдельно для Магницкого (последние упоминаются в переписке, но обнаружить их не удалось). «Пункты» Таптыкову, в частности, наглядно отражают весьма прагматичный подход Скорнякова-Писарева к управлению школой. В документе обобщаются имеющиеся на тот момент распоряжения Петра и адмиралтейского начальства, согласно которым школа должна была насчитывать 500 учеников, обучающихся арифметике и геометрии; успешно освоивших эти науки следовало переводить в Санкт-Петербург для дальнейшего обучения. В «пунктах» также оговаривается размер жалованья для разных категорий учителей, другого персонала и самих учеников, а также размер взносов, собираемых на содержание школ с так называемых «царедворцев». Именно комиссару, а не учителям вменялось в обязанность следить, чтобы ученики «учились неленостно». За недостаточное прилежание и «другие всякия продерзости» предполагалось телесное наказание (батоги), хотя никаких формальных процедур оценки этой самой «лености» предусмотрено не было; за каждый день прогулов устанавливался штраф в размере тройного дневного жалованья. В случае совершения учеником серьезного проступка комиссар должен был передавать его гражданским властям 483.

В январе 1722 года Скорняков-Писарев был назначен обер-прокурором Сената, и во главе академии его заменил уже знакомый нам царский кузен – капитан Александр Львович Нарышкин, в товарищи которому был назначен его собственный младший брат Иван Львович 484. Нарышкины приходились двоюродными братьями царю, и в 1708 году Петр направил их учиться в Европу, где молодые люди провели в итоге полтора десятка лет. Оказавшись поначалу в Англии, братья затем набирались практического опыта в голландском флоте и долго путешествовали по Испании, Франции и Италии. С мая 1718-го по январь 1720 года Нарышкины по приказу Петра находились в Бресте, где им было велено не только овладевать «основаниями» практической навигации, но и присматривать за поведением обучавшихся там русских гардемаринов. Насколько братья действительно чему-то научились за это время – вопрос, конечно, открытый. В своем дневнике Иван Нарышкин зафиксировал лишь два эпизода (14 и 24 мая 1718 года, вскоре после их прибытия в Брест), когда Нарышкины наблюдали обучение гардемаринов. И хотя в дневнике часто фигурируют встречи с местными чиновниками и морскими офицерами, Иван ничего не сообщает об их с братом собственном обучении и никак не упоминает ни учителей, ни книги, ни последующие визиты в школы. Вместо этого мы находим многочисленные описания развлекательных экскурсий на лодках или верхом, которые братья совершали по окрестным деревням и монастырям в сопровождении вверенных их попечению русских гардемаринов – очевидно, отвлекая их тем самым от занятий 485.

Оказавшись во главе академии, Александр Нарышкин немедленно получил из Москвы запрос об «инструкции». «По должности моей как содержать московскую академию того ради надлежит мне за рукою вашего высокоблагородия дать инструкцию», – писал ему комиссар Навигацкой школы. «Инструкция будет дана, – отвечал Нарышкин, – однако ж в чем есть вам нужда извольте предложить пунктами, на что мы будем ответствовать» 486. Тем не менее год спустя он все еще отделывался обещаниями издать инструкцию в неопределенном будущем. Кто должен исполнять обязанности комиссара в его отсутствие? Узнаете в свое время из инструкции. Кого следует принимать в школу, в каком возрасте и можно ли давать ученикам отпуска? Дождитесь инструкции. Ссылки на некоторую будущую инструкцию раз за разом используются Нарышкиным как повод отложить решение конкретных организационных вопросов, тем самым сохраняя за директором свободу действий. Но, конечно, подобные отсылки одновременно и легитимизовали саму идею школьных регуляций: необходимость «инструкции» для правильного функционирования школы представляется теперь естественной и самоочевидной. При этом и непрестанные запросы из Москвы, и ответы на них Нарышкина подчеркивают непостоянный, преходящий характер таких регуляций, вызванных к жизни запросами «снизу». Так, после увольнения комиссара Таптыкова в Москве его преемник счел необходимым уточнить, остаются ли еще в силе «пункты», направленные Таптыкову в свое время Скорняковым-Писаревым, вместо того чтобы безусловно считать их действующими и для нового комиссара. И действительно, Нарышкин не стал автоматически переутверждать прежние «пункты», но потребовал направить их к нему на рассмотрение 487.