Коллектив авторов - Прожектеры: политика школьных реформ в России в первой половине XVIII века

Мы не знаем, этот ли текст имел в виду Остерман, обещая Анне Леопольдовне «отыскав <���…> всеподданнейше представить» составленный им проект Морской академии, но в любом случае на реализацию его времени у сановника уже не было: в ноябре 1741 года, как известно, брауншвейгское семейство было свергнуто в результате дворцового переворота. Подобно своему сопернику Миниху, Остерман оказался в сибирской ссылке, и его проекты реформирования Морской академии были заброшены.

Сухопутный шляхетный кадетский корпус, основанный в 1731 году в Санкт-Петербурге, был радикально новаторским учебным заведением для России того времени – и не только для России. В отличие от более ранних школ, в том числе школ петровского времени, у него был полноценный устав, официально утвержденный самой государыней. В этом уставе прямо формулировались цели создания новой школы, ее организационная структура и педагогические принципы. Подробные регламенты определяли методы преподавания и распорядок жизни, задавали формальные процедуры оценки поведения учащихся и их успехов в науках. В архиве учебного заведения отложились сотни увесистых томов, содержащих внутренние инструкции и приказы по корпусу, материалы расследований всевозможных нарушений, сотни и сотни экзаменационных ведомостей, где в аккуратно расчерченных таблицах отражены достижения каждого кадета, его способности и «склонности» 528. Разумеется, между утопическим дисциплинарным видением, изложенным в этих документах, и реальной повседневностью корпуса существовал огромный разрыв. И все ж сама интенсивность этого стремления регулировать, «надзирать», оценивать и письменно фиксировать действия кадетов производит огромное впечатление – особенно на фоне положения дел в более ранних школах.

Вопрос состоит в том, почему столь изощренная для своего времени дисциплинарная машина появилась в России именно в 1730-х, в царствование Анны Иоанновны, описываемое обычно как эпоха застоя и временщиков, при том что при жизни самого Петра I мы ничего подобного не находим, несмотря на его легендарное стремление к «регулярству». Отчасти дело, конечно, в тех образцах, на которые ориентировались основатели этого училища. Документы о создании новой школы прямо ссылаются на пример Берлинского кадетского корпуса, который, в свою очередь, находился под сильнейшим влиянием педагогических доктрин и практик, разработанных пиетистами в Галле. Более того, создатели Сухопутного шляхетного кадетского корпуса специально стремились привлечь на службу офицеров, имевших непосредственный личный опыт обучения или службы в этой школе, представлявшей собой ярчайшее воплощение «дисциплинарной революции» в Европе 529.

Существенно, что эти доктрины и практики отвечали симпатиям и интересам фельдмаршала Бурхарда Кристофа фон Миниха, первого «главного директора» корпуса 530, который поддерживал неплохо задокументированные связи с пиетистскими кругами и в России, и в Галле, в том числе и с самим Августом Германом Франке, лидером пиетизма 531. Эти связи хорошо сочетаются и с интересом Миниха к личности и педагогическим теориям архиепископа Фенелона – интересом, который вырос из личной встречи будущего фельдмаршала со знаменитым священнослужителем. В далеком 1712 году Миних, тогда еще молодой майор гессен-кассельской пехоты, сражавшийся под знаменами Мальборо, был ранен в битве при Денене и попал в плен к французам, которые, по воле случая, отправили его в Камбре, столицу возглавляемой Фенелоном епархии. Там Миних лично познакомился с архиепископом и стал его горячим почитателем: позднее он даже обменивался письмами с легендарным педагогом 532. Встречи эти произвели на него столь глубокое впечатление, что и десятилетия спустя, как сообщает в своих записках его сын, фельдмаршал любил рассказывать о них своим гостям и домочадцам 533. При этом воззрения Фенелона оказали глубокое влияние и на педагогические практики, развивавшиеся в Галле: Франке даже организовал перевод сочинений французского архиепископа на немецкий язык. Неудивительно поэтому, что модель Берлинского кадетского корпуса была особенно близка и понятна как самому Миниху, так и другим сановникам той эры, находившимся под влиянием пиетизма, в первую очередь графу Остерману 534.

И все же остается вопрос: почему реализовать эту изощренную педагогическую модель на практике, мобилизовать необходимую для этого политическую поддержку и материальные ресурсы стало возможно именно в начале 1730-х годов? Центральный тезис этой главы состоит в том, что появление Кадетского корпуса не может быть понято как некое естественное и неизбежное проявление нарастающей «регулярности» послепетровского государства. Наоборот, и устав, и внутренние регламенты корпуса были разработаны и утверждены в 1731–1732 годах в разгар ожесточенных политических баталий: в известном смысле они были отзвуком конституционного кризиса 1730 года. Формирование нового училища следует рассматривать в контексте этих «дворских бурь»: именно борьба придворных группировок и столкновение амбиций сделали возможным рождение этой школы и, до известной степени, подталкивали его.

В этом отношении корпус, конечно, не был уникален: судьбы тех или иных ведомств, комиссий и реформаторских замыслов неизбежно зависели от взлетов и падений сановников, которые продвигали соответствующие проекты в надежде усилить свои политические и административные позиции. Как отмечает Н. Н. Петрухинцев, говоря о политической борьбе вокруг ключевого научного проекта аннинского царствования, Второй Камчатской экспедиции Витуса Беринга (1733–1743), тот факт, что предприятие это не отменили еще на полпути, объясняется «логикой развития интриги вокруг [экспедиции] – она требовала обязательного доказательства собственной правоты каждой из вовлеченных сторон» 535. И критика экспедиции, и выступления в ее защиту были частью гораздо более широкой борьбы между правительственными кликами.

Сходным образом, и появление Кадетского корпуса, конечно, непредставимо вне контекста придворной политики. После своего создания школа эта, с ее весьма своеобразным педагогическим и дисциплинарным режимом, превращается в платформу, которую различные административные предприниматели используют для реализации своей идейной программы (отражавшей, как мы уже упоминали, сильное влияние Галле) и, в еще большей степени, для собственного карьерного продвижения, для демонстрации собственных достоинств в качестве экспертов и для упрочнения своих позиций на службе империи.