Коллектив авторов - Прожектеры: политика школьных реформ в России в первой половине XVIII века

После опубликования указа сенаторы, как им и велела императрица, начали было работу над составлением устава и штата для нового училища. Задача эта оказалась совершено новой для них: они распорядились запросить в Академии наук сведения об имеющихся в наличии преподавателях, а также «взять о кадетских корпусах для рассуждения примеры: французской, саксонской, прусской и протчие европейские». Перечень этот показывает, что сенаторы знали о Берлинском корпусе, но он был для них лишь одной из возможных моделей и притом, похоже, не самой очевидной. Первым на ум сенаторам пришел французский пример, то есть, вероятно, кадетские роты, восстановленные во Франции в 1726 году (но к 1729 году уже опять по большей части расформированные) – иными словами, не образовательные учреждения, а именно воинские подразделения, предназначенные для практического обучения молодых дворян. В ротах этих – если речь шла о них – не было никаких регламентов: порядок обучения, содержания и дисциплинирования молодых дворян был оставлен на усмотрение командиров 560.

Но Ягужинский, судя по всему, смотрел на дело иначе: в качестве генерал-прокурора он объявил сенаторам, что «о содержании и учении кадетов подаст он проект и учителям реестр» 561. И действительно, в письме Шумахеру от 16 августа Татищев сообщал, что «здесь [в Москве. – И. Ф. ] о учреждении кадетского училища уже порядок сочиняют, и, чаю, вскоре действительно произведется, то есть как скоро надлежащих к тому правлению и учению персон определят, потом и кадетов будут сбирать волею, кто похочет» 562. Поскольку симпатии Татищева, как это становится очевидно из его последующих текстов, были всецело на стороне Ягужинского, можно предположить, что речь идет именно о документах, составлявшихся генерал-прокурором. И именно генерал-прокурор Ягужинский ведал Герольдмейстерской конторой, которая вела запись первых кадет в корпус 563.

Однако как раз в этот момент резкая смена придворных «конъюнктур» привела и к изменениям в судьбе создаваемой школы. Осенью 1731 года влияние Ягужинского быстро пошло на убыль: переломным моментом стало учреждение 18 октября Кабинета – нового органа, который должен был замкнуть на себя практически все контакты императрицы с остальным правительством. Несмотря на все усилия, Ягужинскому так и не удалось попасть в число кабинет-министров: генерал-прокурор был настолько взбешен, что позволил себе публичную выходку при дворе. Его соперникам только это и было нужно: уже к 8 ноября он лишился своего поста и был отправлен послом в Пруссию 564. Татищев приписывал падение Ягужинского интригам Миниха: «по злобе Миниха и Лев[енв]ольда отлучен и послан в Берлин» 565. Сам Миних, впрочем, также не скрывал своего отношения к Ягужинскому: даже десятилетия спустя он считал нужным припоминать, что тот «нагло злоупотреблял значением и властью, которые доставило ему доверие государя [Петра I]; он дерзко обращался с сенаторами и никого не допускал к себе». Миних даже хвалился, что будто бы именно он помешал Ягужинскому попасть в состав Кабинета: императрица, как уверял фельдмаршал в своих записках, спрашивала у него совета, и он порекомендовал ей вместо «от природы запальчивого» Ягужинского включить «трудолюбивого» Остермана. 566Как бы то ни было, в утвержденных 17 ноября уставе и штате Кадетского корпуса в качестве «главного директора» нового учреждения был указан именно сам Миних 567.

На протяжении первой половины его карьеры судьба бросала Миниха по всей Европе. Его отец служил некоторое время лейтенантом во Франции в кавалерийском полку маршала Тюренна, и хотя юный Миних был уроженцем Ольденбурга, растила его няня-гугенотка. Учитывая эти французские связи, неудивительно, что Миних начал свою военную службу во Франции, под командованием маршала де Вильруа. С началом Войны за испанское наследство он покинул французскую службу, провел следующие два десятка лет в гессен-дармштадтской, гессен-кассельской и польско-саксонской армиях и наконец в 1721 году перешел на русскую службу в качестве военного инженера. К 1731 году за Минихом не числилось каких-либо достижений на поле брани, но успешная достройка Ладожского канала (1723–1728) создала ему репутацию умелого инженера и эффективного администратора. Что не менее важно, в нем обнаруживаются и таланты ловкого придворного. К концу 1720-х годов Миних становится генерал-аншефом, графом, главой инженерного ведомства и главнокомандующим в Санкт-Петербурге. В описании лорда Джорджа Форбса, главы британского посольства в 1733–1734 годах, он предстает как «крайне амбициозный, беспокойный интриган, готовый предаться любой иностранной державе или придворной партии, которая даст ему малейшую надежду на удовлетворение его страстей» 568. Граф Альгаротти, посетивший Санкт-Петербург в середине 1730-х годов, находил, что Миних в своей «предприимчивости далеко выходит за границы его обязанностей», а также обладает «амбициями в избытке» 569. Герцог де Лириа, испанский посол, признавал Миниха искусным солдатом и инженером, но также подчеркивал его крайнее тщеславие и безграничные амбиции. По мнению этого аристократа-якобита, фельдмаршал был «лжив, двоедушен <���…> Внимательный и вежливый с посторонними, он был несносен в обращении с подчиненными» 570.

Поступая на российскую службу, Миних представлял свои будущие обязанности именно как реализацию серии конкретных проектов. В контракте-«капитуляции» 1721 года он интересуется, будет ли позволено, чтобы он «проект сделал, как фортификации города и цитаделя Риги в совершенное оборонительное состояние привесть». Он также предлагает «проект сделать о укреплении Кроншлота, или какого инаго при Балтийском море лежащаго места». Разумеется, Миних подробно оговаривает возмещение всех расходов, понесенных им при реализации этих проектов, а также просит, чтобы к нему «добрый переводчик определен был, который бы мог мои письменные проекты из немецкаго языка на российской переводить». Подробно фиксируется и ожидаемая награда. В «капитуляции» 1727 года Миних запрашивает «дабы мне то в награждение дано было, что подрядчикам на канале прежде моего времени, по высокому Его императорскаго величества определению, из сената действительно и дано и обещано, а именно: прибытки с вина, табаку, кабаков и протчее, и по пяти копеек с кубической сажени земли, которая из канала вывезена быть имеет; наградительныя, особливо прибыточныя деньги, которыя по большой мере чрез мое попечение сбережены, с того времени как я управление имел и до того времени, что я оное впредь иметь буду» 571. Фельдмаршал описывал свои отношения с российскими монархами в откровенно договорных терминах и как можно дольше оттягивал вступление в российское подданство (уже позднее, в 1730-х годах, ему пришлось, наконец, сдаться и принести присягу). Одновременно он преподносит в максимально выгодном свете все свои свершения на пользу империи – свершения, которые, разумеется, должны были сопровождаться приличествующей случаю наградой.