Михаил Гаспаров - Собрание сочинений в шести томах. Т. 2: Рим / После Рима

Часто я размышлял и часто надвое думал:
Точно ли над землей державствуют боги? иль в мире
Правящих нет и случай царит над течением жизни?
Если пытался вникать я в стройный устав мирозданья,
5Видел моря в черте берегов, движение года,
Смену ночи и дня – то все мне казалось скрепленным
Божией волей: она по путям предназначенным движет
Звезды, она на земле порождает свой злак в свою пору,
Это она переменной Луне повелела светиться
10Светом чужим, а Солнцу – своим, замкнула пучину
Сушею, шар земной в середине подвесила неба.
Но обращаясь на то, каким окутаны мраком
Все людские дела, как страждет честный и добрый,
А процветает злодей, – я вновь и вновь колебался
15В вере природной моей и склонялся к чужому ученью —
Будто частицы текут в пустоте без цели и смысла,
Будто не замысел их сочетает друг с другом, а случай,
И о богах над землей возможно двоякое мненье:
То ли их нет, то ли знать не хотят о наших заботах.
20Только теперь Руфинова казнь уняла мою смуту
И оправдала богов! Теперь не ропщу я, что часто
Низкий возносится ввысь: я знаю, чем выше он прянет,
Тем страшней падет с высоты.
Но откройте поэту,
О Пиериды, каков был исток столь мерзкой заразы?

25 Злобная Аллекто, обуянная завистью жгучей,
Что города на земле благоденствуют в мирном покое,
К черным порогам своим скликала сестер преисподних,
Гнусный сбирая собор. Склубилась в единую тучу
Вся Эребова чернь, все отродья зловещей утробы
30Матери-Ночи: Раздор, питатель войны кровожадной,
Голод, чья царственна власть, Болезнь, что сама себе в тягость,
Старость, привратница смерти, и Зависть, жертва чужого
Счастья, и Плач, на себе раздирающий скорбные ризы,
И замирающий Страх, и незряче летящая Дерзость,
35И расточитель Разврат, за которым след в след поспешает,
Низко склонясь над землей, неразлучная нищая Бедность,
И, наконец, обольнув бессонной своей вереницей
Матери-Алчности черную грудь, притекают Заботы.
Заполоняются сбродной толпой железные троны,
40Тесно в мрачных стенах от собравшихся в курию чудищ.
Встав посреди, Аллекто призывает теснящихся смолкнуть
И, откинув со лба змеиные черные пряди,
Чтобы вились, шипя, по плечам, исторгает из глубей
Сердца скопившийся гнев, изливаемый в яростной речи:

45«Долго ль терпеть теченье веков безмятежных и мирных?
Долго ль взирать, как породы людей упиваются счастьем?
Или неведомый яд милосердья проник в наши нравы?
Где наша ярость? Зачем удары бичей этих праздны?
Черных факелов круг зачем дымится впустую?
50О, презренная лень! С Олимпа теснит нас Юпитер,
А Феодосий – с земли. Золотые являются веки,
Древние севы встают: Добродетель и с нею Согласье,
Верность и с ней Благочестье, высокие головы вскинув,
Шествуют, песней своей прославляя победу над нами!
55Горе! с небесных высот низлетев сквозь эфирную ясность,
Правда сама попирает меня, иссекает под корень
В мире порок и на свет из темницы изводит законы.
Нам ли, нам ли теперь, гонимым из наших уделов,
В сраме своем цепенеть? Припомним, покуда не поздно,
60Фурии, чем мы живем; обретем привычные силы
И сотворим достойное нас преступное чудо!
Воля моя – взметнуть до светил стигийские мраки,
День дыханьем растлить, взломать затворы пучины,
Рекам сровнять берега, пустив их катиться по воле,
65Связь мировую разъять!»
И, рев испустив кровожадный,
Вскинула над головой всех змей разъятые пасти
И разлила она яд смертоносный из каждого зева.
Надвое встало волненье в толпе. Одни призывают
Грянуть войной в небеса, другие верны преисподней.
70Шум над раздором встает: так ропщет глубокое море
В неуспокоенный час, когда гроза миновала,
Но еще вздутые ходят валы, и над смутною зыбью
Тяжко летят последние вздохи усталого ветра.
Вдруг возвысила глас с седалища грозного трона
75Та, чей удел – безумия вопль, смятение грешных
Душ, и пена у рта, кипящего гневом, – Мегера.
Кровь она пьет, но запретную кровь, которая льется
В битвах, губящих род, где отец заносит на сына,
Брат на брата свой меч. Она Геркулесовы очи
80Мглой покрыла и лук осквернила, спасительный прежде;
В длань Афаманта она вложила разящие дроты;
В доме Атридов она ликовала в вакхической пляске,
Смерть громоздя на смерть; и в браке она возводила
Мать на Эдипово ложе и дочь на Фиестово ложе.
85Так сказала она, и слова ее сеяли ужас:

«Против богов знамена вздымать – недолжная, сестры,
И невозможная мысль. Но ежели пагубу миру
Мы уготовать хотим и общую гибель народам,
То у меня чудовище есть страшнее, чем гидра,
90Тигра проворней, сильней порывов свирепого Австра
И вероломней, чем желтый поток в теснине Еврипа, —
Это Руфин! Его приняла я от матерних чресел
Лоном моим; у меня на руках младенцем он ползал,
Он обвивал в слезах мою непреклонную шею,
95Ртом припадал к сосцам, и тройными его языками
Змеи лизали мои, крепя ему мягкое тело.
Я наставляла его в коварстве и многом искусстве
Зла; у меня он узнал, как являть лицемерную верность,
Злобное чувство скрывать и таить обман за улыбкой.
100Смолоду был он свиреп и сжигаем стяжательной страстью:
Ни Тартесийский песок в драгоценном кипении Тага,
Ни золотые затоны Пактола с их красным отливом
Жажду его утолить не могли бы: исчерпай он целый
Герм в лидийской земле – он пылал бы все больше и больше!
105О, как он ловок прельщать и рушить дружбу враждою!
Если б такой, как он, явился бы в древние годы —
От Пирифоя ушел бы Тесей, оскорбленный Орестом
Скрылся Пилад и гневом пылал бы на Кастора Поллукс.
С гордостью говорю: меня самое превзошел он,
110Быстрым умом обогнав! Но ни к чему долгие речи —
В нем одном – все зло, что в нас содержится порознь!
Вот кого я хочу, согласие ваше услышав,
В царский дворец ввести к правителю круга земного:
Не устоит его дух пред вскормленным мной кознодеем!»
115 Крик раздается в ответ и рук нечестивых плесканье —
Весь прославляет собор измышление пагубы новой.
И говорившая, синей змеей препоясавши ризу
И адамантом скрепив шипящие волосы, мчится
120К шумным валам Флегетона, где лес пламенеет на бреге;
Вырвав оттуда сосну, в смоляном зажигает потоке
И быстролетным крылом рассекает застой подземелий.

Берег в Галлии есть, на самой окраине дальней
Вдоль океанских раскинутый вод, где в оное время
125Жертвой кровавой Улисс пробуждал молчаливые сонмы.
Там летучих душ с глухим шелестением крыльев
Слышен жалобный плач, и прохожие видят селяне
Бледные призраки лиц и летящие тени умерших.
Здесь-то, из-под земли явясь, осквернила богиня
130Светлые Феба лучи и пронзила эфир завываньем
Страшным, которого мертвенный звук долетел до британцев,
Землю сотряс в сенонском краю, и в испуге Тефия
Хлынула вспять, и Рейн застыл над уроненной урной.
Здесь-то, преобразив в седину змеиные кудри,
135Облик старца она приняла, угрюмые щеки
Сетью морщин иссекла и мнимо усталые стопы
В путь обратила к стенам Элузы, к знакомому крову;
И, устремив ревнивый свой взгляд в лицо человека,
Худшего, чем сама, такое промолвила слово: