Пантелеймон Кулиш - ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИИ ОТ ПОЛЬШИ (ТОМ 3)

пример (novum inauditum et pessimi exempli), ne могу забыть. Чузксземцы, или лучше

пашишцы, одетые иочужеземски, почти выламывались уже из гетманской юрисдикции,

и ие допустили судить себя войсковым судьям по старинному войсковому закоиу.

После сигнала, делали многолюдные сборища, поднимали шум и крик против

июльского войска. Ударили было уже в бубны и наконецъ—разграбили базаръ".

В обществе рассказывали, что когда перед роспуском войска гетман делал смотр, у

одного жолнера вспыхнул без выстрела порох на полке, и он сказал: „Это—за

недоплаченное жалованье", а потом выстрелил из другого пистолета и сказал: „А это —

за уплаченное". Все захохотали, и сам гетман сознался, что голодный и недоплаченный

жолнер не исполняет команды.

Из этого лагеря кто-то писал к кому-то от 23 октября: „Хмель замер с войском

своим (cicho zapadl z gadziiuy). Какъ

148

,

бы не ожил снова, и найдальше—весною. С нами фальшивые, обманчивые

церемонии. Тех, которые бегали (у него) из Волощини, обезглавливает и расстригает, а

других посвящаетъ£С.

Далее в безыменном письме следует не менее характеристическая черта по

отношению к татарской помощи: „Был в великом страхе, потому что пришел в Украину

только с 30.000. Татары все разошлись. Вот когда можно было его напугать пли совсем

уничтожить. Но он двинулся хитро (usus stratagemale ruszyi): прислал к пану

Краковскому грозное посольство, готовясь наступить на обоз, а между тем поскорее

убрался да Украину, и атак ускользну л от насъ".

В заключение, безыменный корреспондент сетует на королевское занрещеыие

вмешиваться в волошскиа дела-следующими словами: „Правда, его милость пан

Краковский знал об этом, но трудно было что-нибудь делать со связанными руками

(zwiqzane гсе

Кисе ль доносил королю из Киева от 26 октября, что из Волощины только часть

Орды пошла в Крым, а другая за Чигиривом в Диких Полях осела на кочевищах...

„Здесь все говорятъ* (писал он), „что если не будут успокоены в религиозных

притязаниях и. не будут обеспечены заложниками, или присягою, то мир не может

быть проченъ".

Это значит, что Хмельницкий, действуя на Турецкого султана потурецки,

действовал на Московского царя номосковеки, чтобы приготовить себе правоверное,

или же православное убежище, смотря по обстоятельствам. То, что во времена оны

киевское духовенство едва смело шептать козакам на ухо, теперь оно проноведывало с

кровель. И почему же нет? скажут об этом его потомки. Независимо от Козаков,

которые держали в руках несколько воеводств и давали ему опору вещественную, на

эту проповедь уполномочивали его нравственно такие душохваты, какими были

ГИизон, Иоесевин, Скарга, Кунцевич, Рутский и пр. и пр. со всем неисчислимым

иезуитским сонмом. Создание этого сонма, унияты, захватили и подчинили папе

церкви, в которых были погребены предки людей православных,—не только таких,

какие вписывали Теперь это напоминание в грознопросительное письмо Хмельницкого

к королю, но и таких, какими были Иоанн Вишенский, Иов Борецкий, Исаия

Копинский и многие другие „преподобные мужи Россы, житием и богословием

цветущие". Если позволительно было католическим прелатам вторгаться в вертоград

христианства, насажденный учениками

.

149

Кирилла и Мефодия, то кольми паче было позволительно потомкам этих учеников

удалять папистов из захваченных так или иначе церквей, отнимать у них духовные

хлебы и даже уничтожать католические насаждения, дабы они, в римском злочестии

своем, не высасывали жизненных соков из почвы древнего русского благочестия. Ею

же мерою мерили апостолы папства, возмерилось и им, да еще отмеренная в воздаяние

мера была, но писанию, „мерою доброю, натоптанною'1. Древнейшие русские

воспоминания и самое Повиелие с его Краковами и Судомирами включало в область

восточного проноведания христианской веры. Но мы не вторгались в захваченный у

нас вертоград с насаждениями своего благочестия. Девизом нашей проповеди было:

„цмеяи уши слышали да слышитъ*... А деспотическое папство вторгнулось в

православную папству насильственно, и мирным проповедникам нашим не стало от

него житья. Оно исчезало и являлось под новыми видами бесконечно, не оставляя в

целости • ни древней славы нашей, ни пользования нашим церковным досто • анием.

Беззаконие, облеченное в законность, раждало новые беззакония, а здочеетие,

прикрытое вольностью и равенством, сделалось источником нашей скорби и сетования

на гробах благочестивых предков. Наконец, в Королевской Земле не стало добра не

только худшим, но и лучшим из нас. Тогда в силу закона жизни и свободы, в сущности

неразделимых, Королевская Земля сделалась Царскою; вольная и бедствующая Польша

уступила место рабствующей и благоденствующей России. Окозаченные Ляхи

Косинские, отатаренные шляхтичи Хмельницкие были в исторических польскорусских

судьбах только СТИХИЙНЫМИ карами, ниспосланными регулирующею силою жизни на

обладателей польского Содома, Кракова, и польской Гоморры, Варшавы, — на

добровольных рабов римского папы, приукрашенных титлами великих монархов и

великих панов.

Во чтб бы ни играл Козацкий Батько, грозя Москве, прислуживаясь Турции, живя,

невидимому, душа в душу с Татарами, но союз хана с королем на пагубу Москвы не

состоялся. Хмельницкий превзошел панов искусством загребать жар чужими руками.

Он платил союзникам не своим, а соседским добром. У него за все и про все отвечал

неистощимый богач Лупул, которого он, словно ловкий паук резвую муху, запутал в

свою наутину. Но хану было не по душе' слишком уже ловкое запутывание такой

крупной мухи, которая рвала до сих пор всевозможные паутины. Козаки сделались

теперь сильны Татарам, и именно тем, что турецкий султан смотрел на Козацкую

Украину, как на широкий

150

.

таг правоверных из-за Дуная в области проклятых Пророком гяуров. От него

пришло строгое повелевие помогать Хмельницкому, яко Стражу Оттоманской

Империи. Дружба алого к злому перешла в.боязнь, и боязнь родила взаимную

ненависть.

. Согласно уверению сиилиистринского баши, МегметДервиша, Потоцкий думал,

нто Туркам был но по вкусу союз Татар с козаками; но турецкий вкус менялся с

переменой султанских временщиков. Теперь от Босфора ветер дул в паруса

Хмельницкого не хуже того, кач в былое время с Низу Днепра. Хмельницкий

торжествовал, точно Громобой перед рассчетом с дьяволом. Он был теперь, в полном

смысле слова,

1И сильных бич и слабых страх,

И ХИЩНИК, и грабитель.

Откуда бы ни произошла сила, она производит явления соответственные.