Леонид Борисов - Жюль Верн

Отцу своему Жюль написал, что занятия на факультете идут успешно, он живет не скучая, просит поцеловать всех родных. "Дорогой папа, - в самом конце приписал Жюль, - исполни мою просьбу: сходи к начальнику корабельных мастерских, я точно не помню его фамилии, но ты его найдешь, и попроси его написать для меня - кратко и поскорее - устройство фрегата "Франция": этот фрегат строил он сам, когда я был маленьким. Пусть он напишет, сколько на фрегате пушек, парусов; количество экипажа меня также интересует и все остальное, что вообще интересно на фрегате. Мне это очень нужно..."

Пьер Верн ответил коротко: "К чему тебе все это? Начальник корабельных мастерских умер, кстати сказать. Мне не нравится, сын мой, что ты уходишь куда-то в сторону. Интересуясь сегодня фрегатами, ты в будущем испортишь себе всю жизнь. Мне кажется, что между нами уже возникает тяжба, в которой роль истца принадлежит мне..."

Много лет тянется эта тяжба между отцом и сыном. Пятилетнему Жюлю Пьер Верн рассказывал сказки, в которых добрый и злой, плохой и хороший получали воздаяние из рук седобородого волшебника по имени Юрист. Этот Юрист жил во всех сказках Пьера Верна. Жюль ненавидел и боялся этого волшебника. В сказках матери не было Юриста, не мог отыскать его Жюль и в книгах, когда научился читать. Он понял, в чем тут дело: отцу во что бы то ни стало нужно было приохотить сына к деятельности законника, стряпчего, адвоката; отец решил пожертвовать всем во имя торжества своих мечтаний, - он убил в сказке поэзию, наивно предполагая, что тем самым он делает сына практиком и вселяет в его сердце нелюбовь ко всему, что выдумано.

Пятнадцатилетнему Жюлю было сказано: "Ты обязан служить закону, ты будешь адвокатом, эта должность спокойна, прибыльна и уважаема тем обществом, в котором ты живешь и жить будешь. Жюль слушал отца и не возражал,- в пятнадцать лет он еще не тревожился за свое будущее. В двадцать лет Жюль больше думал о настоящем, чем о будущем, и только сегодня, уединившись в своей мансарде, Жюль с ужасом представил себе добрых фабрикантов и злых Блуа... Он, значит, должен помогать беззаконию, он будет защищать - и ничего из этого не выйдет: зло победит... Нет, волшебник Юрист не поставит крест на литературной деятельности, в которой можно судить и рядить по-своему, как тебе нравится... Пьеса Жюля, написанная совместно с сыном Дюма, выдержала десять представлений в Париже и с большим успехом прошла в Нантском Старом театре.

"От твоей пьесы "Сломанные соломинки", - писал Пьер Верн, - до сих пор болят головы у театралов и чешутся руки у обыкновенных зрителей: им тоже хочется писать пьесы, чтобы прославиться. Твоя мать хранит афишу и проливает слезы гордости и любви над именем Жюля Верна. Ты для нее Расин и Шекспир, Мольер и Гюго. В последний раз спрашиваю тебя: что ты намерен делать? Будешь ли ты юристом? Или театр так сильно вскружил тебе голову и ты намерен всю жизнь потешать публику и не иметь верного, обеспеченного занятия? Подумай; мое сердце болит, я удручен, я боюсь за тебя..."

- Второй месяц мы живем вместе, - сказал Жюль Аристиду Иньяру. - Второй месяц ты пишешь музыку к моему тексту. Скажи по совести: может наша оперетта прокормить нас? Отец настаивает, чтобы я стал адвокатом. По многим причинам - хотя достаточно и одной - эта профессия противна мне. Я сдам государственные экзамены, получу диплом, но адвокатом не буду. Подожди, еще одно замечание: мне надоели мои пьесы. Это хлам, третий сорт, не то, к чему меня тянет.

-Что же тебя тянет? - спросил Аристид. - Наша оперетта может дать триста тысяч. Наша оперетта может провалиться. Дело не в качестве моей музыки и твоего текста. Дело не в публике, хотя все дело именно в ней, к сожалению: она наш хозяин, мы ее слуги.

-Гюго не скажет таких слов, - осудительно проговорил Жюль.

-То Гюго, а то ты и я, - сказал Иньяр. - Гюго - великан. Мы - пигмеи.

- Гюго - великан, это правда, но мы не пигмеи, - возразил Жюль. Пигмей доволен тем, что он делает.

- Довольны и мы, - пожал плечами Иньяр.

- Я не доволен, Аристид, - серьезно проговорил Жюль. - Я со стороны смотрю на себя и морщусь. Порою мне хочется избить этого Жюля Верна за то, что он делает.

- Не бей, а приласкай, - рассмеялся Иньяр, - за то, что он делает успехи. "Сломанные соломинки" уже замечена, о пьесе пишут, ты имеешь деньги. Чего тебе надо, не понимаю. Дьявольское честолюбие, как посмотрю.

- Без честолюбия нельзя работать, - сказал Жюль. - О том же говорил и Гюго. Я не помню, как именно, какими словами, но говорил.

- Гюго становится для тебя богом.

- Он мой образец, пример, учитель.

- А Дюма? - лукаво покосился Иньяр.

- Дюма - это профессор на кафедре сюжета и увлекательного повествования, - ответил Жюль. - Я буду писать отцу, не мешай мне!

Первый черновик письма Жюлю не понравился: он получился сухим и нелюбезным. Второй черновик едва поместился на двух страницах и представлял собою сплошное покаяние и растерянность. Третий вариант смахивал на просьбу. Жюль скомкал черновики и принялся писать набело:

"Дорогой отец! Я решил навсегда отказаться от юридической деятельности. Она мне не по душе, и ты знаешь, почему именно. Диплом мне не помешает, но я поступлю с ним так же, как со школьными наградами и похвальными листами: спрячу так далеко, что и сам забуду, куда спрятал. Я остаюсь в Париже, чтобы заниматься литературой. Горячо целую тебя, мой дорогой отец. Привет Ларам и Пенатам. Твой Жюль".

Жюль ликовал, - отныне он предоставлен себе самому, собственным своим силам, свободен, как птица. Ура!

Ежемесячное пособие от Пьера Верна что-то задерживается. .. Деньги не пришли. Еще одна, две недели - нет перевода из Нанта. Жюль не нуждался, но его пугало молчание отца, внезапное прекращение присылки пособия. Спустя два месяца Жюль израсходовал все свои деньги. Из Нанта - ни звука.

-Ты умеешь глотать шпаги? - спросил как-то Барнаво своего "мальчика". Напрасно смеешься; это не так трудно и хорошо оплачивается. Я пробовал, шпага вошла наполовину и дальше идти не захотела. Если бы я поупражнялся с недельку-другую, - меня, наверное, приняли бы в труппу индусов, выступающих в цирке.

-Вы, Барнаво, не индус, - сказал Иньяр,

- Благодарю вас, я это помню. Но и те индусы, которые выступают в цирке, родились в Лионе, да будет это вам известно.

Барнаво спросил друзей, чем они питаются. Булочка в два су на второе и пустая тарелка на первое? Подогретый кофе на третье? Воспоминания о прошлом вместо хорошей сигары? Барнаво покачал головой.

- Ничего не понимаю, - сказал он. - Вы Аристид, знакомы с самим Оффенбахом и даже с капельмейстерами Большой оперы. Ты, Жюль, в превосходных отношениях с Гюго и Дюма. Ваши сочинения, милые мальчики, представляют на сцене. Где же ваши деньги? Ничего не понимаю! Не было связей - вы ели кролика и спаржу. Появились связи - исчез хлеб и нет горчицы... Пожалуйте ко мне на обед в это воскресенье.