Владимир Елистратов - Неопавшие листья русского языка

Сейчас слово «Родина-родина» постепенно «выздоравливает», возвращается к своему «диалектически равновесному» состоянию. Ведь «большой» Родины без «малой» не существует. И наоборот.

Современная семантика русского слова «свобода» в целом онтологически противоположна его исконной семантике, индоевропейскому и общеславянскому этимону. Контаминировавшись с латинским «liber» (преимущественно через французский язык), слово «свобода» тотально социологизировалось и политизировалось и стало обозначать в первую очередь отсутствие каких-либо общественно-политических стеснений, ограничений и т. п. (свобода слова, печати, личности, женщины и даже «попугаям»). В этом смысле концепт «свобода» стал своего рода инструментом «войны» индивида (или группы индивидов) с обществом за свои «права». И пресуппозиция в любом контексте употребления этого корня такова: общество и мир в целом враждебен индивиду. «Свобода» толкуется в словарях и как свобода субъекта постигать объективную реальность, и как «вообще — отсутствие каких-нибудь ограничений, стеснений» (С. Ожегов), и как результат — «состояние того, кто не находится в заключении, в неволе» (он же).

«Свобода» — «инструмент», которым микрокосм преодолевает враждебный ему макрокосм. Как сверхзадача — инструмент превращения Хаоса в Космос, прежде всего — «социохаоса» в «социокосмос», способ регуляции мира (пути постоянной борьбы с ним).

Исходный же индоевропейский этимон объединял идею личности (отсюда русское — «особый», «особь», «свой») и коллектива. Свободный — значит «общеличный», принадлежащий к общности и именно поэтому — «свободный». Элементы «собь» и «свобь» — родственны. Индивид — «собственность» рода, он «свой» и, значит, «свободный». А без рода его просто нет, то есть «не жить в обществе» и «быть свободным от общества» нельзя, а «быть свободным» — значит «жить в обществе». Быть свободным — значит быть своим. «Особь» может быть «свободна», быть «особой», только когда она «своя» среди таких же «особых».

Данный корень четко срабатывает, например, в индийском менталитете: «сабха» (родственное нашему слову «свобода») — это общество, собрание, а «сва», «свака» — свой. Германские языки «заморозили» развитие этого корня, и его рефлексы видны лишь в древних этнонимах и топонимах (скажем, «швабы» — это значит «принадлежащие к своему народу»).

«Свобода» в русском языке — одно из самых «общинно-личностных» слов, значительно искаженных семантико-космополитическим фоном XVIII–XX веков. Диалектика личного и общего, заложенная исконно в этот корень, подменена антитетичностью, противопоставленностью, конфликтом. Возможно, дело не только во влиянии на этот корень «либерастического» корня «liber». Можно предположить и то, что деструктивность была заложена в нем исконно. И, говоря максимально жестко, корень этот был «обречен». По мнению некоторых этимологов, индоевропейский корень «se» является неким протоконцептом отрицания (просто говоря, некой сакральной отрицательной частицей), связанной с глубинной идеей табуирования. А любая десакрализация табу неминуемо приводит к тому, что корень теряет всякую энергию и становится чем-то вроде бытовой брани, словом-пустышкой.

Употребляя слово «свобода», современный рядовой носитель языка, по сути дела, сам того не желая, произносит совсем другое слово (примерно так: «либерда»), некое бранное заболтанное деконструктивное клише.

Исконный же этимон находится в состоянии анабиоза (индусы называют такое состояние «пралайей») и в ближайшее время не способен взять на себя функцию конструктивной идеологемы. Что не исключает его реанимации в будущем.

Корень «свят» — один из древнейших индоевропейских корней, разумеется, соотносящийся с идеей «света».

Объединенные общим этимоном, концепты-«близнецы» (но не антиподы!) «свет» и «свят» в истории русского языка словно бы распределили обязанности между собой и на протяжении столетий «тянули семантическую лямку» служения идее «осве/ ящения мира», что, в сущности, одно и то же.

Графически это распределение семантических обязанностей шло через распределение функций букв «ять» и «я». За «ять» стоял «е», а за «я» — носовой «ę», так называемый юс малый.

В конечном счете корень «свят» в русской культуре занял место «религиозного», а «свет» — «светского».

Это — довольно редкий пример гармоничного распределения обязанностей между смежными ассоциативно-симпатически и этимологически близкими корнями. Кроме того: можно говорить о мощном концептуальном поле, куда включены и такие понятия, как «совет», «свет» (см. соответствующие статьи).

В российской истории мы находим множество показательных случаев, когда в какой-то исторический судьбоносный момент происходит вдруг «резкое» востребование сакрального корня. В истории России XX века — это парадоксальный прецедент востребования корня «свят» во время революции («на бой кровавый, святой и правый…») и Великой Отечественной войны («идет война народная, священная война…»).

Обширнейшее словообразовательное гнездо («святоотеческий», «святец», «святки», «святыня», «священнодействие» и др.) и, соответственно, идиоматика («святая святых», «свято место пусто не бывает», «хоть святых выноси» и проч.) являются теми «семантическими закромами», тем неприкасаемым запасом, который, на мой взгляд, необходимо использовать крайне осторожно, «точечно».

Самой большой ошибкой было бы в наши дни активное, массированное внедрение соответствующих языковых единиц в идеологический дискурс русской доктрины.

Существует четкая закономерность: частотность употребления слова обратно пропорциональна его идеолого-семантическому эффекту. Иначе говоря, чем чаще употребляется слово, тем быстрее «выветривается» его выразительность. Частотный концепт неизбежно маргинализируется. Особенно если этот концепт стилистически «высок».

В этом смысле современный пафосный экстремистски-националистичекий дискурс, а также тот язык, на котором Русская православная церковь последние годы «говорит с народом» (церковная пропаганда), — это лучший способ «загнать» себя в угол, путь «самомаргинализации».

Те, кто и так духовно и ментально находятся в зоне данного концепта, никак не нуждаются в том, чтобы их убеждали. Потенциальные же адепты, даже те, кто вполне нейтрален и лоялен к русской доктрине, в большинстве своем отторгают столь «густую» стилистику.

Выражаясь языком риторики, тут должен быть задействован не столько «пафос» (эмоция), сколько «логос» (логика, разум) и «этос» (апелляция к традиции).

Концептуальное поле корня «свят» — поле заведомо высокого стиля. Высокий стиль бывает всенародно востребован только в краткие критические периоды истории.