Эмили Ван Баскирк - Проза Лидии Гинзбург

Благодаря «отрицательному» конструктивному принципу [426]поэтика «законченной словесной конструкции» также позволяет «Старой записной книжке» Вяземского избежать многих литературных ограничений. В своем издании Вяземского Гинзбург следует лишь приблизительной хронологии. Его записи она выстраивает в выбранном ею самой порядке, что порождает ее собственные ритмы и сопоставления. Гинзбург присваивает каждой записи номер, укрепляя границы «словесных конструкций». Она ориентируется на то, что представлялось ей важнейшей новаторской находкой Вяземского, – его решение не группировать записи по их тематике или другим признакам. Как отметил Гэри Сол Морсон, остроумные высказывания требуют элемента неожиданности: их воздействие усиливается, когда они включаются в высказывания иного типа или граничат с такими высказываниями [427]. Гинзбург утверждает: если бы Вяземский сгруппировал записи, принадлежащие к конкретным жанрам, под отдельными заглавиями (например, воспоминания, портреты, афоризмы, собрания высказываний, политические эссе), его труд было бы легко осмыслить в соответствии с уже существовавшими на тот момент моделями. Именно благодаря сознательной несистематичности Вяземского его проза выглядела новаторской даже в литературной обстановке ХХ века. Он писал законченные миниатюры, скомбинированные так, что получилось собрание, отличающееся беспредельным разнообразием.

Исследование записных книжек – темы, имевшей для нее злободневное значение, – Гинзбург продолжила в статье «О записных книжках писателей» (ок. 1930 – 1932), где Вяземский рассматривается в одном ряду с такими писателями, как Андрей Болотов, Александр Пушкин, Антон Чехов, Александр Блок и Василий Розанов: все они практиковали ведение записных книжек, которые служили им либо лабораторией для создания других произведений, либо самостоятельной литературной формой [428]. Хотя эта статья писалась в стол, Гинзбург включила в нее общие места, характерные для тогдашних публикаций по вопросам литературы (правда, обошлась без единого упоминания о марксизме-ленинизме), утверждая, что методы написания записных книжек заслуживают внимания потому, что имеют «интерес не только исторический, но и практический» [429]. Она пишет, что современным писателям следует изучать записные книжки, чтобы учиться «самому принципу обостренного наблюдения мира. Свободному противостоянию материалу, извлекаемому из пролитературенных ассоциаций» [430].

Гинзбург начинает с максимально самоочевидного определения записной книжки: «Всякий знает, что записная книжка – это тетрадка, блокнот или книжечка особого (и непременно малого) формата, которую носят в кармане и куда записывают разные вещи, о которых не следует забывать» [431]. Далее она утверждает, что существует преемственность – от еженедельников, адресных книг, блокнотов со списками «что надо сделать», «записной книжки писателя» с набросками будущих литературных произведений до записной книжки как литературного жанра (здесь я пересказываю запись Гинзбург своими словами, используя наши современные названия упомянутых ей видов записных книжек) [432]. То, что записная книжка изначально возникла в практической обыденной жизни, а также материальные условия ее использования влияют на формирование записей и образа автора в тексте. Размер и формат записной книжки, а также манера вести записи (человек либо носит записную книжку с собой и на ходу делает записи карандашом, либо сидит за письменным столом и пишет чернилами) оказывают «давление на подбор материала, на способы его распределения и сочетания, наконец, на характер отдельной записи» [433].

Гинзбург пишет, подразумевая записную книжку, что «меньше всего здесь, пожалуй, индивидуального человека», вместо этого в ней обнаруживаешь человека, который принадлежит к определенной исторической формации и социально-экономическому классу, человека определенной профессии. Это совпадает с тем, как Гинзбург характеризует автопортрет Петра Вяземского в его записях – как социальную или «внешнюю биографию», репрезентацию себя как публичной фигуры и гражданина вместо описания собственной частной жизни или эмоциональных переживаний [434]. Гинзбург также замечает, что тот, кто ведет записную книжку, как и обычный человек, делающий в еженедельнике пометки по бытовым вопросам, часто пытается разрешить «некую задачу, непосредственно предложенную окружающим бытием» [435]. Она и сама часто подчеркивала, что записные книжки были нужны ей в практических целях: «Для меня всякий процесс писания – это процесс наилучшего разрешения задачи» [436].

Черновик статьи о записных книжках писателей был наспех набросан в блокноте, где перечислены оценки студентов Гинзбург с рабфака; по этой детали видно, как ее научная работа в стол сосуществовала с рутинными задачами, которые она решала в практической жизни и профессиональной деятельности. «За семь десятков лет, в течение которых (с перерывами) Гинзбург вела записные книжки, несколько раз драматично менялись материальные условия ее жизни (доступность или дефицитность тетрадей или чернил как таковых) и характер профессиональной деятельности. На начальном этапе Гинзбург делала записи в записных книжках в твердой обложке, на первосортной бумаге, а в 1930–1940‐е годы – в менее долговечных тетрадях, на шершавой бумаге. Она вела записные книжки, сидя за письменным столом, обмакивая перо в чернильницу (в годы Ленинградской блокады перо и чернила уступили место карандашу, а в послевоенные годы – пишущей машинке), перенося на бумагу законченные записи, которые вначале набрасывала начерно на обрывках бумаги (на обрывках она могла делать первоначальные записи в самой разной обстановке, как в городе, так и на природе) [437]. В 1989 году, публикуя книгу, составленную из записей, Гинзбург остановилась на названии «Человек за письменным столом», подчеркнув образ погруженного в размышления писателя-одиночки [438]. Этот образ весьма далек, например, от автопортрета Маяковского в «Как делать стихи?» – человека, который едет в трамвае, имея при себе «записную книжку писателя». В своих записных книжках Гинзбург обычно (несмотря на дефицит бумаги) оставляла пустыми страницы, соседствующие с исписанными, чтобы продолжить редактирование фрагментов или вставлять новые записи. Она часто располагала рядом записи, гетерогенные по жанрам, и облекала их в зафиксированную форму в последовательности, не совпадавшей с хронологической. Также она применяла при работе ножницы и клей, чтобы вырезать записи и вклеивать их в другие места записных книжек, а некоторые фрагменты вымарывала густыми черными чернилами. Она лишь спорадически датировала записи, причем перед публикацией часто убирала даты.