Эмили Ван Баскирк - Проза Лидии Гинзбург

В этом необычайном пассаже описывается почти что утилитарное отношение к миру – как к материалу, который требуется, чтобы творчески выразить его в слове. Этот материал неподвластен законам экономики или трудовой деятельности, поскольку для его претворения в слово требуется потратить энергию, как кажется, впустую (хотя на самом деле это только кажется). Поиск формул становится непрерывной деятельностью, которой занят ум писателя. После того как на поиски правильной формулы затрачивается масса времени, начинает казаться, будто слова, наконец-то пришедшие на ум, существовали в сознании уже долгое время – хранились на каком-то складе мыслей, обретших свое выражение. Идея формулы как «микрокосма сюжета» у Гинзбург, возможно, указывает на то, что формула имеет отношение к художественной прозе, или на то, что характерные черты художественной прозы распространяются и на документальную прозу [474]. Формула как плод труда прерывает непрерывность времени (момент прозрения, который кристаллизуется, момент, за который цепляешься); более того, ко времени формула относится нелояльно – можно сказать, вероломно, на манер художественного вымысла, – потому что спрессовывает его (она представляет собой «выжимку»).

Вот толкование первого значения слова «формула» в статье 17-томного словаря, подготовленного Академией наук СССР: «Общее краткое определение какого-либо положения, закона, отношения и т. п., приложимое к частным случаям; краткое, точное словесное выражение, определение чего-либо» [475]. То, как Гинзбург употребляет слово «формула», свидетельствует, что под ее определение также подпадают клише, повторяемые людьми в бытовой речи, – такие как «Все проходит» или «Время – лучший целитель» [476]. (Она отмечает, что, хотя эти формулы, возможно, выражают всеобщие истины, в конкретных ситуациях они не годятся для самоутешения или утешения других, поскольку кажутся пошлыми и фальшивыми.) Она также сожалеет, что теории того или иного ученого спрессовываются в формулы, существующие изолированно, потому что таким образом можно «поглотить многообразие идей, способных активно жить и работать, вступая в непредвиденные соотношения» [477]. В словарной статье первая цитата, иллюстрирующая употребление слова «формула», взята ни много ни мало как у Александра Герцена (одного из тех, кого брала себе за образец Гинзбург): он определяет формулу как правило жизни или как максиму: «Усвойте себе общий взгляд, общую формулу, и вы почти никогда не ошибетесь в частном приложении» [478]. Такая формула преследует практическую и этическую цель – помочь человеку действовать в мире и самосовершенствоваться; таким образом, она связывает деятельность по ведению записных книжек, понимаемых как литературный жанр, с практическими истоками привычки делать заметки.

Слово «формула» автоматически ассоциируется с такими научными дисциплинами, как естествознание и математика, и это напоминает нам, что первоначально Гинзбург отправилась в Петроград, чтобы изучать естественные науки, а также что она происходит из семьи химиков. Это слово напоминает также, что формалисты ориентировались на научный подход. Вдобавок слово «закономерность», а также «формула» («историческая формула») имеют гегельянские и марксистские оттенки, отсылающие к представлению, что история движется вперед по определенным законам и может порождать формулы для использования в будущем, когда история будет подвергнута научному анализу. (Слово «формула» приобрело негативные коннотации, когда под ним подразумевались общие места марксизма-ленинизма, они же «штампы» – обязательная к использованию, но пустопорожняя терминология, проникавшая в устные выступления и предисловия к книгам [479].) Употребление этого термина у Гинзбург подтверждает существование того, что Александр Жолковский назвал псевдонаучным элементом ее прозы [480].

Привычка искать логику и основополагающие законы близка к тому, чем Гинзбург занималась в науке. Юрий Лотман дает ученому как таковому следующее определение: это человек, упорядочивающий хаотичный материал, претворяя его в «закономерность», выстроенную вокруг определенной системы или структуры, в научную работу [481]. И все же работа ученого сродни задачам романиста – задаче создать мир, который был бы более упорядоченным, чем мир вне текста. Барбара Херннстейн Смит в своей теории дискурса художественной прозы напоминает нам: «Художник создает структуры, которые относительно свободны от всего неуместного, неровного и монотонного – всего, что частенько сводит на нет или уменьшает нашу удовлетворенность познавательной деятельностью, но в то же время структуры достаточно сложные, богатые или утонченные, чтобы дать занятие нашим когнитивным способностям и увлечь их» [482]. Гинзбург, работавшая в области промежуточной литературы, писала, что искусство всегда представляет собой «борьбу с хаосом и небытием, с бесследным протеканием жизни», а художественная проза – такая, как романы и повести, – это высшее выражение эстетической структуры [483].

Ниже Лотман утверждает, что художники выдумывают, а ученые делают открытия. Человек может воссоздавать старые формулы, действуя на манер ученого, или выдумывать новые, действуя более творчески. В молодости Гинзбург особенно любила открывать для себя «готовые» формулы: «Чужие слова всегда находка – их берут такими, какие они есть; их все равно нельзя улучшить и переделать. Чужие слова, хотя бы отдаленно и неточно выражающие нашу мысль, действуют, как откровение или как давно искомая и обретенная формула» [484]. Один из примеров такой формулы-«находки» позаимствован из интуитивной догадки Толстого: «…так жить, как я живу, нельзя, нельзя и нельзя, – это одно было правда», по поводу которой Гинзбург пишет: «Вот она, формула личной нравственной ответственности за социальное зло. Формула действительного гуманизма. Предпосылка жалости. Формула утраченная» [485]. Гинзбург не только открывает эту формулу заново, но и размышляет о ее важности, полезности и культурной истории. Другой пример демонстрирует, что Гинзбург часто берет существующие формулы (например, пословицы) и изменяет их, подвергая таким образом деавтоматизации. Так, «сытый голодного не разумеет» – расхожая сентенция, но блокадный опыт Гинзбург позволяет ей утверждать: «Сытый не разумеет голодного, в том числе самого себя» [486]. В поэтике формулы речь других людей опосредована личным опытом; эта особенность роднит формулу с эссе (на этом я остановлюсь ниже), которое тоже открыто новому опыту – открыто так, как не открыта этому опыту традиционная научная деятельность [487].