Эмили Ван Баскирк - Проза Лидии Гинзбург

Такое свойство отрывка, как гибкость, становится совершенно очевидным в контексте того, как Гинзбург эксплуатировала это свойство, чтобы поставлять тексты для множества своих разнородных публикаций. Внимательное рассмотрение того, как Гинзбург в целях публикации отбирала, редактировала, сополагала и снабжала названиями свои записи, прольет свет на их эстетику и жанровые установки. Как написала Гинзбург в книге «О психологической прозе»: «Для эстетической значимости не обязателен вымысел и обязательна организация – отбор и творческое сочетание элементов, отраженных и преображенных словом» [505]. Один из способов вдохнуть жизнь в «формулу» – растянуть процесс ее зарождения в длинном повествовании и поместить ее в расширенный контекст (описание такого действия, как плавание в «море морского цвета»). Кроме того, благодаря отбору и сочетанию «законченные» записи Гинзбург могли обретать вторую жизнь и предлагать автору новые творческие возможности.

За период с 1982 года до своей смерти в 1990 году Гинзбург выпустила примерно 12 публикаций своих «записей» – от журнальных подборок на две страницы до 350-страничной компиляции «Человек за письменным столом». Благодаря своей растущей популярности, а также смягчению цензуры она публиковала все больше и больше записей, касавшихся все более широкого спектра тем (в одну из ее последних прижизненных публикаций были включены рассказы о ее недолгом пребывании под арестом в 1933 году и о допросе в 1952‐м [506]). Уже само количество публикаций Гинзбург создает впечатление, что у нее был огромный склад «законченных» миниатюр, которые можно было бы бесконечно редактировать, варьировать, объединять и сочетать по-новому. Объем неопубликованных записей, оставшихся после ее смерти, просто колоссален. Определенные записи, принадлежащие к этой категории, она придерживала либо потому, что их темы (например, однополая любовь) все еще балансировали на грани дозволенного цензурой, либо потому, что эти записи могли бы обидеть или расстроить людей, которые послужили прототипами персонажей этих записей или их родных и друзей, либо из‐за нехватки времени. Последние несколько недель своей жизни она провела, работая вместе с Николаем Кононовым над книгой «Претворение опыта», а планы, найденные в ее архиве, свидетельствуют о том, что она продолжала составлять примерные схемы для других публикаций.

Обстановка 80‐х годов ХХ века, когда Гинзбург начала публиковаться, хоть и значительно отличалась от 1925 года, когда она начала писать, вновь стала благоприятной для промежуточных форм. Во-первых, литература вновь принялась искать новые направления и жанры. В предисловии к первой небольшой подборке своих записей Гинзбург выразила надежду на то, что заботы литературы 1920–1930‐х годов окажутся созвучны современному литературному процессу [507]. Во-вторых, как она заметила в своей книге «О литературном герое», границы литературы настолько разомкнулись, что автобиографическая и документальная проза сделались теперь общепризнанными жанрами [508]. В-третьих, в период гласности документальная проза о минувшем пользовалась огромным спросом среди читателей [509]. В своих первых публикациях Гинзбург отдавала предпочтение «старым» записям 1920–1930‐х годов, особенно тем, где содержались штрихи к портретам знаменитых литераторов (в том числе многих из тех, чьи имена годами были под запретом): Ахматовой, Маяковского, Мандельштама, Шкловского и Олейникова.

Когда в 1980‐х Гинзбург редактировала свои записи, на нее определенно влияли метаморфозы ее публичной идентичности как писателя – из члена кружка формалистов она становилась представительницей постреволюционной интеллигенции, очевидцем Ленинградской блокады, а в конце концов – своего рода культовой фигурой. Благодаря фрагментарности записей ей удавалось использовать их как материал для строительных работ с помощью сочетания и отбора. Однако, питая уважение к человеческим документам, она никогда не переделывала свои записи 1920‐х годов под углом вопросов, заботивших ее в более зрелый период (например, вопросов устной речи или постиндивидуалистического человека), а лишь слегка редактировала их (в основном делала купюры). (В ее воспоминаниях дело обстоит иначе: их она недвусмысленно структурировала и датировала именно как воспоминания, – но ее записи включались даже в воспоминания.)

Как Гинзбург отбирала и сополагала свои «записи» с расчетом на публикацию? В ее ранних записных книжках соблюдается тот же «отрицательный» конструктивный принцип, который она выявила как новаторский компонент записных книжек Вяземского. Записи разного типа (анекдоты, остроты, размышления, эссе), касающиеся самых разных тем, соседствуют. Готовя их к публикации, она должна была выбрать способ группировки записей – по тематике, в хронологической последовательности, по какому-то иному принципу либо в произвольном порядке. На практике она по-разному сочетала одни и те же записи для разных публикаций (а иногда вносила в отдельные записи легкие стилистические изменения). Вдобавок более пространные произведения: «воспоминания», длинные «эссе» и «повествования», например «Записки блокадного человека», она публиковала в нескольких разных версиях, обычно включая в них побольше материала, когда подворачивался удобный случай.

В дебютной публикации записей Гинзбург, которая появилась в «Новом мире» – подборке «Человек за письменным столом: Из старых записных книжек», – показаны эпизоды из раннего периода ее литературной жизни. Обозначение «старые записные книжки», бесспорно, задумано как отсылка к «Старой записной книжке» Вяземского. Публикация Гинзбург почти вписывается в категорию типичных для русской интеллигенции мемуаров – в особый жанр «воспоминания современников», как описала его Барбара Уокер [510]. В предисловии Гинзбург лаконично вспоминает об атмосфере, царившей в Институте истории искусств, и это воспоминание подготавливает почву для отобранных ею примерно 35 записей – в основном портретов знаменитых ленинградских поэтов и ученых, набросанных в конце 1920‐х – начале 1930‐х годов. Тема литературной жизни – не только общая нить этих миниатюр; Гинзбург также строит вокруг известных фигур несколько небольших групп записей: две записи подряд о Блоке, три подряд о Маяковском, шесть – об Ахматовой и четыре – об Олейникове. Внутри каждой группы порядок записей (не датированных) не совпадает с хронологической последовательностью [511]. Гинзбург начинает и завершает публикацию записями иного типа, демонстрирующими, что автор не просто летописец: в начале она помещает запись с размышлениями о том, как различается манера читать в юности и в зрелости, а затем переходит к списку книг, по которым она жила (в нем содержится все, когда-либо написанное Львом Толстым) [512]. Завершающая запись – о привычке заниматься писательской работой по ночам и о «человеке за письменным столом», который чувствует себя живым, освобожденным от тирании дневной рутины [513]. В этой записи содержится словосочетание, вынесенное в название публикации, а позднее и одноименной книги Гинзбург.