Эмили Ван Баскирк - Проза Лидии Гинзбург

В книге « Человек за письменным столом» (как и других, более пространных публикациях) «отрицательный» конструктивный принцип соблюдается куда более строго, чем в первой публикации. Это не значит, будто Гинзбург просто раскидала записи по полу и начала подбирать наугад, как сделал Шкловский (или, точнее, как причудливый персонаж, созданный Шкловским в качестве образа автора, ведь на деле в составных частях «Zoo» заметна некая последовательность или сюжет) – наоборот, кажется, что Гинзбург выстраивала их последовательность с целенаправленной дотошностью. Она часто помещала записи разных типов вперемешку, ради разнообразия: серьезная запись соседствует с юмористической, исторически значимая – с сокровенно-личной, короткая – с длинной, чья-то процитированная реплика – с размышлениями. Интересно, что запись о «человеке за письменным столом» – столь пронзительная концовка журнальной публикации – в книге обнаруживается на случайном месте, среди записей 1929 года, никоим образом не маркированная особо.

В отличие от журнальной публикации, введением к которой служили предисловие и запись-размышление, книга начинается неформально – с записи разговора с Юрием Тыняновым, происходившего, возможно, в коридорах Зубовского института. Тринадцатистрочная запись начинается так:

Тынянов – ученик Венгерова (как все). Он уверял меня, что Семен Афанасьевич говаривал: «Как! Вы собираетесь доказывать влияние Катенина на Пушкина… так ведь Катенин же несимпатичная личность!» [514]

По-видимому, прямо с этих первых слов Гинзбург обращается к двум аудиториям: своим сверстникам-формалистам и тем читателям 1980‐х годов, которые живо интересовались обстановкой 20‐х годов ХХ века [515]. Читатель должен опереться на свой багаж познаний о культуре и искусстве, дабы уловить иронию судьбы – оказывается, учителями формалистов были те самые ученые, чьи методы позднее были отвергнуты формалистами. Далее в записи лаконично, занимательно и неформально рассматриваются методы и этика науки о литературе. Тынянов говорит, что Венгеров ждал от своих студентов более высокого уровня исследовательской работы, читательской эрудиции и знания материала, чем формалисты – от своих.

Первые несколько страниц «Человека за письменным столом» косвенно знакомят читателя с автором, чей интеллект был сформирован годами, проведенными в Институте; это серия записей о формалистах (как об ученых, писателях и колоритных личностях). Гинзбург отбирает те записи, где главным героем является Шкловский, вдохновлявший ее на написание прозы больше, чем другие учителя. В оригиналах записных книжек более заметное место отведено Тынянову, который сильнее повлиял на ее научную деятельность. Только на шестой странице книги обнаруживаешь запись другого типа – остроумное высказывание без указания автора – запись, не имеющую явного отношения к конкретным современникам [516]. За ней следуют две похожие записи – остроумные фразы с психологическими наблюдениями, почерпнутыми Гинзбург из своей жизни: «Икс из тех, кто, сняв с человека голову, интересуется потом, не растрепался ли у него при этом пробор» и «Как странно, что мы с вами так редко встречаемся и так часто расстаемся. (Из письма)» [517]. Созвездия записей о какой-то отдельной фигуре встречаются не так часто, как в подборке из «Нового мира». Вместе с тем хронологическая последовательность чаще служит упорядочивающим принципом – возможно, потому, что публикация охватывала несколько десятилетий, а книга – много. В «Человеке за письменным столом» границы временных интервалов образуют что-то наподобие глав. Эти главы асимметричны (между 1926‐м и 1936‐м – всего один или два года, а затем, начиная с 1950‐х годов, каждая глава охватывает два десятилетия), что создает особый эффект – первые десятилетия подаются как более важные в историческом и личном отношении [518]. (1940‐е годы представлены только «Записками блокадного человека», а не записями обычных для Гинзбург типов.) Следует отметить, что, располагая записи внутри той или иной главы, Гинзбург никогда не следует строгой хронологической последовательности. А еще – обычно по каким-то четким мотивам – помещает определенные фрагменты в главы, не соответствующие годам их написания [519].

Давайте рассмотрим в «Человеке за письменным столом» последовательность из четырех записей, герой которых – Виктор Шкловский, и проанализируем результаты сочетания записей, практикуемого Гинзбург. Ни одна из записей не снабжена конкретной датой, но помещены они в главу «1925–1926».

Шкловский вошел в дирекцию 3-й Госкинофабрики. Уверяют, что он телеграфировал Тынянову: «Все пишите сценарии. Если нужны деньги – вышлю. Приезжай немедленно» – и что Ю. Н. телеграфно ответил: «Деньги нужны всегда. Почему приезжать немедленно – не понял».

«Моя специальность – не понимать», – говорит Шкловский.

Шкловский говорит, что все его способности к несчастной любви ушли на героиню «Zoo» и что с тех пор он может любить только счастливо.

Про «Zoo» он говорил, что в первом (берлинском) издании эта книга была такая влюбленная, что ее, не обжигаясь, нельзя было держать в руках.

Совершенно неверно, что Шкловский – веселый человек (как думают многие); Шкловский – грустный человек. Когда я для окончательного разрешения сомнений спросила его об этом, он дал мне честное слово, что грустный [520].

В воздействии на читателя этих четырех разных анекдотов из жизни есть нечто единообразное: в каждом содержатся спрессованные и «законченные» высказывания, сообщаемые читателю (из первых или вторых рук). Краткие высказывания оказывают юмористический эффект – такой, как неожиданные последствия телеграммы Шкловского (для телеграммы лаконичность – непременно необходимое свойство), – становясь почти афористичными. И – абсолютно так, как Тынянов выдергивает из контекста вторую фразу телеграммы Шкловского, отвечая на конкретный вопрос о деньгах на проезд до Москвы обобщением «Деньги нужны всегда», – остальные отрывки также вырваны из изначального контекста, места и времени. Как заметила бы Барбара Херннстейн Смит, это вырывание из контекста – процедура, превращающая записи в литературу: записи – «скорее описания или изображения естественной речи, чем ее подлинные примеры» [521]. Мы обнаруживаем, что отрывки Гинзбург – этакие моментальные снимки, фиксирующие состояние Шкловского, а писались они с прицелом на задачу историка – задачу проиллюстрировать загадочный характер Шкловского и связь этого характера с образом автора в его произведениях.

В действительности четыре соположенные записи о Шкловском взяты из двух разных записных книжек и охватывают период длиной два года – 1925–1927 годы [522]. Вторая из напечатанных в книге записей («Моя специальность – не понимать») была сделана на той же странице, где находится отрывок (который Гинзбург не стала публиковать) о разрыве Шкловского со «старым ОПОЯЗом», особенно с Тыняновым и Эйхенбаумом [523]. В изначальном окружении эта запись, видимо, характеризует научный метод Шкловского, его упрямство, то, чем он отличался от других формалистов. Но теперь, в опубликованной версии, анекдот как бы комментирует (благодаря тому, как Гинзбург сополагает записи) саркастический (заканчивающийся словами «не понял») ответ Тынянова на телеграмму. Более того, Гинзбург соединила два абзаца о «Zoo», уменьшив их значение как «законченных» миниатюр и превратив в более красноречивое описание отношения Шкловского к «Zoo», а также его переменчивого характера. Четвертая запись в оригинале – то есть в рукописной записной книжке – следует за отрывком, который я анализировала в этой главе, – отрывком, где Брик рассказывает Гинзбург о разочарованном читателе «Третьей фабрики» [524]. Перенося на другое место запись о том, как Шкловский дал честное слово, что он, подобно образу автора в его книгах, грустный человек (это честное слово никоим образом не разрешает проблему), Гинзбург тем самым изымает это высказывание Шкловского из контекста полемики о «литературе факта» с Бриком. Вместе с тем, публикуя эту запись по соседству с упоминаниями о «Zoo» Шкловского, она сохраняет отголосок этого контекста – сравнения Шкловского в жизни со Шкловским из его автобиографических романов. Сходным образом, чтобы пролить свет на другие, но тоже намеренно выстроенные структуры, можно было бы проанализировать и другие способы группирования записей – те, когда Гинзбург предпочитает разнообразие и несовместимость.