Эмили Ван Баскирк - Проза Лидии Гинзбург

Не все формулы Гинзбург – это попытки что-то обобщить на основании опыта или поучать. Некоторые из них – в основном личные и идиосинкразические. Одна из таких формул описывает море – источник сильных эмоций и пищи для размышлений в ее текстах. Гинзбург выросла на Черном море, в Одессе, прекрасно плавала, гребла и ходила под парусом. В двадцать лет она написала в дневнике, что море срывает маску с ужасающих сущностей жизни. Когда человек находится у моря в одиночестве, замечает она, «все заслонки рушатся, все как-то обнажается, и осознаешь себя минутами тем, чем являешься всегда – затерянным человеком, окруженным тысячью угроз» [488]. В записях Гинзбург тема природы встречается нечасто, Гинзбург относится к ней амбивалентно – как к силе, которая может вселять либо успокоение, либо тревогу [489].

Одно из самых длинных описаний пространства природы (моря, гор или сельской местности) в текстах Гинзбург содержится в «Возвращении домой». В главном пассаже о море Гинзбург заявляет, что предпочитает море не тогда, когда оно отражает розовый закат, и не тогда, когда оно становится серым от шторма, но именно тогда, когда оно существует в виде «моря морского цвета». Она пишет: «Я предпочитаю море в широком и тусклом блеске солнца, поднимающегося к зениту, утреннее море морского цвета» [490]. Ее предпочтения можно рассматривать как вариацию темы «закономерности», поскольку описанное ею море можно считать «законопослушным»: оно не позерствует, как чудаковатые герои Достоевского, не напяливает на себя маски.

Море морского цвета нравится Гинзбург тем, что его «нельзя с чем-нибудь сравнить или назвать иначе (вообще много сравнивать бесполезно)» [491]. Гинзбург обычно избегала метафор и утверждала, что их неумеренное использование создает опасность для стиля прозаиков. (За этот недостаток она критиковала Веру Инбер и даже Осипа Мандельштама.) Над писателями, которые «не умеют оставлять вещи в покое», «пока не загонят вещь в метафору», нависает угроза того, что они начнут плодить «безответственные сравнения, фальшивые масштабы, кунсткамерность и остроумие» [492]. В прозе метафора может помешать достигнуть толстовской или пушкинской ясности и точности слова. Если в метафоре a = b (одна вещь приравнивается к другой или заменяется ею), то в формуле, как понимала это Гинзбург, a = A (вещь равняется более обобщенной версии самой себя).

В описании моря у Гинзбург его естественный цвет ассоциируется с «формулой» здорового отношения к жизни и смерти: «Море морского цвета, в короткой и крепкой волне, помогает найти формулу здоровья и формулу преодоления страха. Здоровье – мужество организма, который живет, хотя знает о бедствиях возможных и неизбежных, в том числе о собственной смерти» [493]. Ниже в том же пассаже Гинзбург описывает, как пловец осознает ненадежность своего положения в воде. Висящий над бездной, но остающийся на поверхности благодаря маневрам своего тела, он существует благодаря своей силе воли. Нейтральное «море морского цвета» характеризует отношение человека к водному пространству как к месту, где нет поддержки, что помогает человеку понять смерть, а следовательно, и жизнь.

Есть еще один пассаж о море, где Гинзбург, выступая в роли гипотетического писателя, испытывает себя на прочность. Черновой вариант этого пассажа – часть «Теоретического вступления» (ок. 1939) к «Возвращению домой» (первому разделу «Дома и мира») [494]. Гинзбург знакомит читателей с писателем, который раскладывает на части переживаемое им, методично анализируя свои впечатления:

Представим себе человека, лежащего на пляже. Спиной он ушел в колющий спину песок. Его колени расслаблены. Солнце остановилось у него на губах и веках. Закрыв глаза, он слышит, как шипит и как потухает волна. Раскрывая глаза, он следит за волной, сначала движущейся в ряду других. Волна – все отчетливее и ближе; она идет, наконец, первой волной прибоя. Увеличиваясь, вдруг заворачивается вовнутрь и вспыхивает пеной; разворачивается плоско, течет назад, оставляя за собой пузырчатую пену, всасывающуюся в песок. Человеку на пляже нравится лежать в песке и на солнце и смотреть на волну. Но какое-то происходящее в нем движение не может на этом остановиться. Зачем мне, собственно, солнце? Затем, что это доставляет мне удовольствие. А зачем испытывать удовольствие? …Скорее всего, гипотетический человек на пляже не произносит этот внутренний монолог. Но так точнее всего расшифровывается его душевное беспокойство. В беспокойстве он начинает думать; он думает о песке и про себя называет его колючим, щекочущим, жестким, или, напротив того, нежным; ему приходит в голову, что чувствительная кожа губ сильнее, чем остальная поверхность тела, отзывается на солнечные лучи, и он формулирует: солнце остановилось на губах и веках. Ему приходит в голову разложить прибой на несколько последовательных движений. И когда это сделано – беспокоиться больше не о чем. Песок, солнце и море нашли себе применение.

С таким же успехом гипотетический человек мог бы задать вопрос… зачем я назвал песок, на котором лежу, – нежным, или рассыпчатым, или колючим? Это интересно? А зачем, собственно, чтобы было интересно… Он мог бы спросить, но он не спрашивает. Это значит, что он нашел то, что в разных контекстах называют смыслом, счастьем, ценностью, назначением, – неразложимую самоцель жизненного процесса [495].

В этом глубоком, многослойном пассаже яркие образы иллюстрируют, как подобное описание формируется в голове писателя и как чувствует себя сам писатель в ходе этого процесса. Подход Гинзбург к внешнему и внутреннему мирам (морю и настроению писателя) – не что иное, как метод разложения на части (движения волны и беспокойства писателя). Вместе с тем это модус объяснения: «формула» лежания на пляже («Солнце остановилось на губах и веках») на поверку оказывается четко логичной, поскольку кожа этих участков лица наиболее чувствительна к теплу. Вся сцена – набор вопросов и решений.

При всей его аналитической блистательности пассаж также отличается чарующими созвучиями и поэтичностью [496]. Первая строка изобилует звуками «с», «л» и «н», сконцентрированными во всеобъемлющем слове «Солнце». В четвертой короткой фразе преобладают звуки «ы» (есть также один звук «и»), а также шипящие согласные («Закрыв глаза, он слышит, как шипит…»). В целом налицо преобладание шипящих и звуков «в» и «с», которые, возможно, отсылают к плеску волн у песчаного берега (звуки «п» и «с»). Ниже есть внутренние рифмы – например, повторяется «-ворачивается» (заворачивается, разворачивается), есть три ударных слога с открытым звуком «а» («пляже нравится лежать»). Умножаются не только звуки, но и действия. «Солнце остановилось», но в голове писателя что-то не может остановиться («какое-то происходящее в нем движение не может на этом остановиться»). Это движение во внутреннем мире писателя дублируется движением волны, которую он разлагает на части («разложить прибой на несколько последовательных движений»). «Разложенный» поток воды противопоставляется «неразложимой самоцели».