Дмитрий Быков - Иностранная литература: тайны и демоны

Обратите, кстати, внимание, как часто у Конан Дойла включаются странные, непостижимые силы природы: страшная медуза, страшное растение, страшная змея, человек с белым лицом, человек с рассеченной губой, уродства, призраки, загадочные существа с Востока, таинственные духовные практики – все, что в принципе никак не может быть обосновано. Более того, для Конан Дойла и математика – тоже явление мистическое. В иезуитском закрытом колледже Стонихерст его преследовала математика, которую Конан Дойл люто ненавидел, – его главными занятиями были сочинение и рассказывание историй и спорт, в котором он преуспел колоссально, – крикет, лыжи, все виды бега. И сильно донимали его братья Мориарти – он отомстил обеим этим страшным силам, сделав своего Мориарти профессором математики.

Иррациональность этой науки срабатывает на идею Конан Дойла о том, что под всем, что мы видим, «хаос шевелится». Какие бы расследования ни предпринимал Шерлок Холмс, он упирается в неизменный тупик, и одним из этих тупиков является вечная несправедливость. Холмс не может восстановить справедливость. По большей части либо гибнут невинные, либо так и не удается развернуть ситуацию, как в «Пляшущих человечках» (1903): Холмс понял загадку шифра, но не успел спасти обратившегося к нему за помощью Хилтона Кьюбита и уже не успеет исправить судьбу несчастной Илси Кьюбит. Точно так же и сам Шерлок Холмс всегда оказывается без награды. На этот парадокс обращает внимание Кирилл Кобрин: «Кокаин – единственная награда после окончания расследования: инспектор Этелни Джонс получает всю славу, Ватсон – жену и чаемый социальный статус, закон – бежавшего каторжника Джонатана Смолла». Шерлок Холмс же в финале повести «Знак четырех» на вопрос Ватсона «Что же остается вам?» отвечает: «А мне – ампула с кокаином». В фильме он оставляет этот вопрос без ответа, только поворачивается в профиль, демонстрируя его чеканность. Холмс всегда утешается кокаином или небольшой суммой денег, потому что, как правило, самые интересные расследования, за которые он берется, – самые бескорыстные и самые не приносящие конкретной выгоды.

И здесь мы упираемся еще в одно принципиальное отклонение Конан Дойла от ставшего потом традиционным детектива. Как правило, сыщик у Конан Дойла – это человек сопричастный злу. Нормальный детектив вроде Мегрэ – добрый семьянин, у него уютные усы. И у Пуаро усы, предмет его гордости. Другой знаменитый сыщик страдает безумным чревоугодием, третий патологически любит музыку, путешествия или комфорт – все они люди со своими маленькими слабостями. И только Холмс, и в этом принципиальная догадка Конан Дойла, – не человек. Странности начинаются с того, что он не знает, что вокруг чего вращается – Солнце вокруг Земли или Земля вокруг Солнца. Почему? А потому, что для его занятий ему это не нужно.

У него нюх, как у ищейки, у него потрясающе зоркие глаза – он, например, сразу же замечает, что у Ватсона забрызганы левое плечо и рукав, следовательно, доктор ехал в кэбе и сидел слева, и сидел не один; а ездил он, разумеется, в турецкие бани, потому что у него шнурки ботинок необычно завязаны, значит, он снимал ботинки; завязать же шнурки мог либо помощник банщика, либо сапожник; а поскольку ботинки новые, остаются бани. Холмс различает на взгляд шрифты любой газеты и пепел от любой сигары. При этом он совершенно лишен тяготения к прекрасному полу, женщины только путают ему карты. «Пауза для воспоминаний и снов закончена», – говорит Холмс в фильме, рассказав Ватсону историю с Ирен Адлер.

Холмс практически не ест и постоянно над этим иронизирует. Он замечательно боксирует, но за счет чего наращивается его мышечная масса, совершенно непонятно. Он пьет довольно много кофе, он нюхает довольно много кокаина, иногда ему случается пить чай, иногда миссис Хадсон подает ему завтрак. Но в принципе, Холмс абсолютно лишен физиологических потребностей и запросов.

Холмс – это совершенство; он обладает математически четкой головой, и его сознание всегда должно быть направлено на решение какой-либо задачи. Если у него нет под рукой преступления, он занимается вопросами языкознания – занимается ностратикой, которая тогда только зарождалась, то есть пытается понять, как все языки произошли из общего праязыка. Это один огромный мозг, и в этом все дело. Для того чтобы расследовать преступления, сыщик сам должен быть немного злом. Именно поэтому, впервые увидев Холмса и пожив с ним под одной крышей, Ватсон приходит к выводу, что перед ним опаснейший преступник. Да и мы не вполне понимаем, не дьявол ли Холмс, потому что с дьяволом его связывают как минимум три вещи: во-первых, он не имеет общечеловеческих потребностей, во-вторых, он знает все и владеет всеми тайнами мира и, наконец, третье – у него фантастическая способность к трансформации. Холмс переодевается кем угодно: он может переодеться стариком, разносчиком, может превратиться в толстяка, в уличного рабочего, в мальчишку. Отсюда классический анекдот: Ватсон уходит утром от проститутки, та ему говорит: «Доктор Ватсон, заходите еще». – «Откуда вы меня знаете? Я же не представился». – «Это элементарно, Ватсон!»

Холмс выныривает отовсюду, он может возникнуть практически из любой щели. Нет для него невозможного; более того, однажды Холмсу удалось то, что в истории удалось только Христу, а именно – он воскрес после падения в Рейхенбахский водопад, и воскрес под давлением, потому что читатели не смогли смириться с его исчезновением. Это его удивительная обоюдность, или амбивалентность, его способность прикидываться то добром, то злом – еще одно гениальное открытие Конан Дойла.

А теперь посмотрим, почему весь мировой детектив пошел по неправильному пути. Ведь детектив – жанр готический, мрачный, в котором победа частного сыщика над злом никогда не означает победы в глобальном смысле. Почему же тогда побеждает частный детектив, а не Скотленд-Ярд? Дело в том, что Скотленд-Ярд – представитель государства, и его победа над злом одерживалась бы в глобальном масштабе; частный же детектив Холмс может решить только частную задачу. Глобальная победа над злом невозможна: Мориарти ускользнул, головку срезали, но сама сеть продолжала распространяться. Невозможно победить преступность в целом, невозможно победить в человеческой природе ее стремление ко злу. И это еще раз доказывает, что Конан Дойл в гораздо большей степени представитель французского неоромантизма или, если угодно, французского готического символизма, нежели британского, диккенсовского здравомысленного детектива. Конан Дойл верит в то, что тяга к нерациональному поведению, ко злу, к смерти в человеке непобедима, и именно поэтому его лучший друг – Стивенсон, который в «Странной истории доктора Джекила и мистера Хайда» это показал.