Дмитрий Быков - Иностранная литература: тайны и демоны

Прямым наследником Конан Дойла считается его младший современник Гилберт Кит Честертон, который значительно продвинул детектив вперед, но сделал на этом пути еще один довольно гибельный и ошибочный шаг. Безусловно, в детективах Честертона еще больше иррационального, они выглядят как страшные сны; в них иногда вообще концы с концами не сходятся. Как показала замечательная переводчица Наталья Трауберг, очень часто открытия патера Брауна – это сновидческие кошмары, потому что они никак логически не обоснованы. Но у Честертона всегда побеждают добро и здравый смысл, потому что главное в человеке – это именно здравый смысл, на который уповает патер Браун, маленький кругленький священник в коричневой сутане, любимый герой Честертона, всегда побеждающий за счет тяготения к добру и норме. Честертон обожествляет обывателя, и, по его мнению, добро всегда должно побеждать. Но по мнению Конан Дойла, это далеко не так – «под ними хаос шевелится!». «Понятным сердцу языком» все твердит о непонятной драме, о том, что в человеке лежит стремление ко злу и мир лежит во зле. Отсюда готичность Конан Дойла: за пределами уютной комнаты в доме 221б на Бейкер-стрит бушует чудовищная клоака. Лондон Конан Дойла – это очень страшное место. Даже Лондон Диккенса в «Тайне Эдвина Друда» не так мрачен, потому что там есть светлый центр, есть уютные рождественские домики, тогда как мир Конан Дойла – это сплошная клокочущая бездна, его же собственная Маракотова бездна, в которой плавают мальчишки-беспризорники, чудовищные маньяки, и на всем этом лежит страшный отблеск Востока.

Доктор Ватсон служил в Индии, в Афганистане, и это лишний раз напоминает нам киплинговскую тему: «Да, недаром поговорка у сверхсрочников была: “Тем, кто слышит зов Востока, мать-отчизна не мила”» [53] Перевод И. Грингольца. . Ватсон не только получил там раны, не только перенес брюшной тиф, но еще и научился хорошо драться. Во всяком случае, когда в рассказе «Исчезновение леди Фрэнсис Карфэкс» огромный силач начинает его душить, Ватсон крайне удивлен, потому что, замечает он, «я не раз одерживал верх в драках» [54] Перевод Ю. Жуковой. . Но, помимо умения драться, Восток внушил ему, добропорядочному англичанину, что не все на свете понятно. Восток и его темные поверья проникают в английские румяные, краснокирпичные, добропорядочные сны цвета ветчины.

Ужас и мистику Востока в абсолютно готическом рассказе «Песнь торжествующей любви» (1881) успел описать наш Тургенев. А рассказ этот успел перевести Мопассан, и все успели его прочесть. Дело происходит в Ферраре XVI века. Фабий женится на Валерии, а его друг Муций, тоже влюбленный в нее, уезжает на Восток. Через годы он возвращается, привозит с собой таинственный предмет – музыкальный инструмент, похожий на скрипку, и с его помощью по ночам гипнотизирует Валерию какими-то тайными заговорами, призывает ее к себе, бормоча в своем лунатизме:

Этот страшный Восток, который принес свои подсознательные техники, свой навык управления змеями, гипноза, наведения снов и галлюцинаций – все это присутствует и в мире Конан Дойла. То, что хаос шевелится под ясными, понятными интеллектуальными построениями Холмса, мы чувствуем с самого начала. Мы понимаем, как действуют его преступники, но почему они так действуют – мы не поймем никогда. Ведь готика – это не просто уютные кошмары Анны Радклиф, где в конце концов всегда торжествуют любовь, добро, не уютный мир «Кентервильского привидения» Оскара Уайльда. Готика – это судьба самого Конан Дойла. Готика – это прочная уверенность в том, что в мире никогда не побеждают ясное сознание и чистый дух. Стоит нам выйти за пределы светлого поля нашего сознания, как называл это Марсель Пруст, мы немедленно попадаем в зловонное болото, и боже нас упаси оказаться у этих болот «ночью, когда силы зла царствуют безраздельно!» [55] Перевод Н. Волжиной. . И обратите внимание: носителями зла являются силы природы – собака и болото, а человек с крошечным островком его разума так же бессилен перед этой природой, как бессильна, например, человеческая воля перед страшной медузой львиная грива.

Что еще нам чрезвычайно важно подчеркнуть, когда речь идет о Холмсе и Ватсоне? Конан Дойл был убежденным спиритом и, как врач, доказывал, что в слюне спирита, помимо собственных слюнных телец, находятся еще и чуждые слюнные тельца непонятной природы, то есть какой-то дух в медиума все же вселяется. Полагаю, что для Конан Дойла это было моментом исключительно добровольного выбора – верить или не верить в потустороннее. Просто ему не нравилось, что его главный конкурент Герберт Уэллс – сугубый рационалист. Конан Дойлу хотелось от него отличаться, не хотелось быть на него похожим. Поэтому он постоянно говорил, что революция, которой так домогается Уэллс, – это все равно что срубить дерево, чтобы оно лучше плодоносило. Поэтому он доказывал, что борьба за чьи-либо общие права только разрушит старую добрую Англию. По этим же причинам он всю жизнь доказывал, Уэллсу вопреки, что материалистическое миропонимание убого, плоско, что оно не объясняет мира, не дает нам надежды. Отсюда же его фанатичная вера в то, что в мире обитают феи, что фей можно даже сфотографировать, что можно разговаривать с духами. Сам он утверждал, что получал от духов очень важные предсказания.

И обратите внимание: многие люди начала XX века верили в спиритизм. Ну, казалось бы, удивительная чушь – уже Толстой в комедии «Плоды просвещения» (1890) высмеял образованных господ с их спиритическими сеансами. Но почему-то Томас Манн в «Волшебной горе» (1912–1924) заставляет героев устраивать спиритический сеанс, и Ганс Касторп задает вопрос, сколько времени он проживет в санатории, куда приехал навестить больного брата. Ему отвечают: пройди свою комнату по диагонали. Потом Ганс понимает, что ему надо просто суммировать цифры, а у него комната № 34 – и он прожил в санатории семь лет. Значит ли это, что Манн верил в спиритизм? По всей видимости, да. Или ему нравилось в это верить.

Точно так же Конан Дойлу нравится верить, что смысл не исчерпывается рациональностью. Именно поэтому большинство прозрений Холмса иррациональны. Ватсон может заметить все то же самое и сделать те же самые выводы, но щелчка, сдвига в его уме не происходит. Этот демонический сдвиг может быть привнесен только гением – человек до этого додуматься не может. И пока Конан Дойл верит в то, что миром движут нематериальные силы, у него получаются хорошие страшные рассказы. Если бы он попробовал написать рассказ, в котором все становится понятно, то Холмс стоял бы в одном ряду с Пуаро и мисс Марпл, то есть где-то в третьем ряду литературных персонажей. А он стоит в первом – рядом с Одиссеем, со Швейком, с Остапом Бендером. Вечный герой. И сколько бы мы ни прочли про Холмса, нам все мало. Чем глубже мы проникаем в бездну, тем эта бездна неотразимо привлекательнее.