Дмитрий Быков - Иностранная литература: тайны и демоны

Точно так же обстоит дело и с Кингом, все дети которого, числом три, пошли в литературу довольно успешно. Наоми пишет стишки, оба сына пишут хорошую прозу, и даже Табита опубликовала девять романов (с кем поведешься, от того и наберешься), не говоря уже о том, что дар рассказчика самому Кингу не изменяет никогда, даже если это какая-нибудь «Роза Марена» («Капля крови» в другом переводе), или «История Лизи», или даже – страшно сказать – «Темная башня», которую я никогда не мог дочитать до конца. И вот этот-то дар рассказчика и есть самое главное, на что реагирует наше эстетическое чувство.

Эстетическое чувство есть даже у глупого читателя, а интеллектуальный уровень литературы является последним делом при ее оценке. Есть две вещи, которые действуют на читателя и которые вычленил Николай Алексеевич Богомолов: изобразительная сила и темп повествования – вот то, что позволяет читать всё что угодно.

Кинг, конечно, не владеет той изобразительной силой, поистине зверской, которая есть, например, у Фолкнера, и Фолкнера он не любит, потому что у Фолкнера все густо слишком. Но у Кинга есть другой секрет, а именно секрет темпа. В этом смысле он больше похож, если говорить о режиссуре, на Федерико Феллини. Потому что фильмы Феллини каким-то образом совпадают с нашим сердечным ритмом. В них вроде бы ничего особенного не происходит, но то ли с помощью монтажа, то ли с помощью очень точной идентификации, то ли с помощью чередования крупных и общих планов он делает наши глаза своими или, если угодно, свои глаза нашими, подменяет наш ритм существования, входит в наш ритм жизни. Никто, кроме Феллини, этим секретом не владел. Мы смотрим фильмы Феллини, и нам никогда не скучно, нам всегда радостно, потому что мы узнаем себя. Узнаем, даже если в нашем детстве не было Сарагины, если мы никогда в жизни не были режиссерами, не были журналистами, живущими светской жизнью, – все равно, когда красавица шведка танцует в фонтане Треви, мы чувствуем, что мы такими же глазами смотрели бы на нее и именно в такой последовательности переводили бы взгляд с ее ног на грудь.

Кинг сам абсолютно честно признал:

Я владею только одним секретом: я никогда не подхожу к читателю с криком, с оскаленными зубами, с выпученными глазами, с когтями… я никогда не говорю ему о страшном, я беру его за руку и говорю тихонько: «Пойдем со мной, милый!» После чего я аккуратно, очень медленно, отвожу его в темный угол и держу там, пока он не начинает пищать [99] См. его книгу «Как писать книги: мемуары о ремесле». .

Вот это – да, это, пожалуй, самое точное описание его метода. Кинг умеет так расставить крючки, что оторваться от этого невозможно. Роберт Шекли, который сам очень хорошо умел это делать, когда-то сказал мне в интервью: «Я прекрасно понимаю, как работает Стивен. Но я никогда не прочитывал быстрее ни одного фрагмента, чем тот кусок в “Сиянии”, который отделяет сцену, когда Дэнни вошел в ванну, до сцены, когда он увидел зеленые ногти». Ведь там, помните, идет тридцать страниц перебивки, и эти тридцать страниц мы проглатываем, боясь пролистать: а вдруг там сообщается что-то важное?

Кинг очень точно переводит свой внутренний окуляр, свою внутреннюю камеру и чередует разные нити всегда многожильного повествования. Не слишком высоко ценя роман «Доктор Сон», который, в сущности, есть продолжение замечательного «Сияния» (1977), я тем не менее прочел эту книгу безотрывно, сразу же купив ее при очередном приезде в Штаты и не дожидаясь, пока книга выйдет в мягкой обложке и будет стоить десять долларов вместо двадцати. Просто потому, что, если уж мы знаем, что Дик Холлоран вернулся, и сейчас нам расскажут всю правду, мы не можем от этого оторваться, нам нужно знать, что произошло с Дэнни Торрансом, потому что он – наша родня.

Кроме того, в романе масса точных вещей, которые цепляют читателя не просто за интерес, но за самоидентификацию. И здесь Кинг гениально чувствует самые древние архетипы. Это не только страх перед букой, которая живет в шкафу или под кроватью, это не только страх перед бешеной собакой, это не только постоянно преследующий нас во сне кошмар о встрече с сумасшедшим. Помните, с чего начинается «Бессонница» (1994)? Главный герой отправляется погулять за город, его обгоняет на машине сосед с налитыми кровью глазами, перед шлагбаумом вопит: «Ты мерзавец! Ты ублюдок! Ну давай же! Давай поторапливайся!..» [100] Перевод Ф. Сарнова. – врезается в чью-то машину и орет ни в чем не повинному водителю: «Скольких ты уже убил?» Это работает, разумеется, но держит Кинг не только этим. Не только архетипами из наших детских кошмаров, не только нашими снами – он держит нас за базовые наши чувства, за базовые опасения: напрасно прожитая жизнь, одинокая старость, неожиданно изменивший нам и предавший нас друг. Более того, Кинг очень точно чувствует именно норму. Он не просто так называет себя агентом нормы. Ведь страшно у Кинга не тогда, когда вылезает какая-нибудь физиологически ужасная тварь, – страшно, когда в сортире у вас на работе из-под дверей одной кабинки вы видите кроссовки, и эти кроссовки стоят там, когда бы вы ни вошли. В кроссовках нет ничего страшного – страшно, что они там всегда. И только потом вы узнаете, что это призрак наркодилера, там убитого. Но и призрак – не страшно, а страшно, что кроссовки стоят изо дня в день и на них лежат мертвые мухи.

Точно так же и в «Сиянии» ничего поначалу страшного не происходит; больше того, все эти гниющие женщины с гниющими грудями и с зелеными ногтями, которые в ванной сидят, – это не страшно. А вот страшно, когда ночью в пустом отеле «Оверлук» начинает ездить лифт.

Кинг, конечно, ученик, в чем он никогда не признается, Кафки, Акутагавы, потому что все его сочинения – это довольно простые притчи, основанные на базовых понятиях, на базовых представлениях о норме.

Когда-то, рецензируя роман «Нужные вещи» (1991), Борис Кузьминский в газете «Сегодня» писал, что сквозная тема Кинга – метафора одержимости: когда человек слишком сильно интересуется чем-то, когда он слишком сильно чем-то поглощен, он забывает о базовых нормах морали. Например, он слишком сильно интересуется историей родного края, и поэтому рано или поздно становится жертвой призраков, населяющих отель «Оверлук». Ведь что такое «Оверлук»? Это же не просто взгляд сверху, это и обзор всей американской истории, которая спрессована в этом отеле, своего рода прообразе «Темной башни», на которую нанизаны остальные миры.

Точно так же и «Бессонница» – совершенно конкретная метафора мира, который перепутал день с ночью, и «Нужные вещи», самый простой, я бы даже сказал, примитивный роман, потому что это первый роман Кинга, написанный после разрыва с алкоголем: если вы слишком страстно чего-то хотите, если вам что-то очень сильно нужно, вас легко можно поймать на этот крючок, и где тогда ваши понятия о добре и зле?