Дмитрий Быков - Иностранная литература: тайны и демоны

Метафоры Кинга просты и наглядны, но тем не менее работают. К тому же точно сдержанный темп повествования, узнаваемые яркие герои, базовая мораль – все это и делает тексты Кинга такими привлекательными. Но чтобы мы полюбили Кинга за его страшилки, и этого было бы мало.

Кинга по-настоящему у нас стали знать с «Мертвой зоны» (1979) – лучшего романа, переведенного лучшими переводчиками – Олегом Васильевым и Сергеем Таском. В «Мертвой зоне» есть та же базовая метафора: мы ведь всегда знаем, что в нашем сознании есть «мертвая зона». Всегда в сознании любого человека – вот здесь Кинг очень точно проник в психологию читателя – есть темное ядро, которого мы не касаемся. Мы не знаем, что это: детская травма, или страх перед будущим, или какое-то воспоминание, которое мы вытеснили, но «мертвая зона» есть у каждого. Мы потому и полюбили Джонни Смита, что легко прикидываем его на себя: он – неудачник, как почти всегда у Кинга, он – аутсайдер, как почти всегда у Кинга, он – незаслуженный аутсайдер, как все мы (никто не доволен своим состоянием, и всякий доволен своим умом – и Кинг очень точно набрасывает на этот колышек свои кольца), но при всем при том Джонни Смит наш, потому что эта «мертвая зона» является и главной психологической проблемой Джонни, которую он осознает.

И здесь возникает странная аналогия. Примерно в это же время Василий Павлович Аксенов пишет «Ожог» (1975), роман о том же самом: у нас всегда есть ожог, которого мы боимся коснуться. И может быть, наша память о страшном – память о репрессиях, память о прошлом, о детских переживаниях и т. д. – совпадает с американской проблемой, потому что и там очень многое замалчивается, очень о многом нельзя говорить. 1979 год – это уже начинающаяся политкорректность, это уже формальная цензура, это все попадает в «мертвую зону». Но Кинг был первым, кто осознал «мертвую зону» не только как психологическую проблему, но и как некий способ становиться сверхчеловеком. Именно преодоление этой «мертвой зоны», именно попытки проникновения в собственные страшные догадки и делают Джонни Смита экстрасенсом.

Тут Стивен Кинг попал на хорошо удобренную почву. Экстрасенсы были самой модной темой 1970–1980-х годов. Легко понять, с чем это было связано, – с вынужденными заменами, с вынужденными паллиативами в безрелигиозном обществе. Но штука-то в том, что и американское общество, в общем, безрелигиозно. Безрелигиозно потому, что нет господствующей религии, но есть множество сект, есть страх перед этими сектами, особенно после Джонстауна [101] Массовое самоубийство членов общины религиозной организации «Храм народов» в поселке Джонстаун (Гайана), когда погибло 913 человек. , есть ощущение определенного риска, который всегда приносит вера, и понимание, что вера почти всегда тоталитарна. У Кинга мало того, что верующие часто становятся отрицательными героями, сектанты – воплощенное зло, как в повести «Туман» (1980), но в «Круге оборотня» (или «Цикл оборотня», 1983) оборотнем оказывается даже пастор.

В обществе Кинга вместо надежной веры, надежных представлений о добре и зле – зыбкое болото. И в это зыбкое болото очень легко провалиться советскому человеку и постсоветскому человеку, у которого в голове совершенно свободно уживаются языческие, магические, ритуальные представления о вере. Он может веровать в Бога сколько угодно, но и гадание не считает грехом. Для кинговского сознания это тоже естественно. Общество Кинга – это общество, у которого на месте твердых духовных оснований такое же зыбкое болото. Вся память о морали – это вот «надо чистить зубы» и отгораживаться этой чисткой зубов от наползающего на нас хаоса. В этом смысле «Мертвая зона» была, конечно, нашим романом, потому что «мертвая зона» – это и наше представление о Боге, наша мысль о мироустройстве.

У Джонни Смита эта опухоль образовалась от удара о черный лед. А у советского человека – от удара о 1917 год. Эта опухоль разъедала его мозг и продолжает разъедать до сих пор. Вот почему Джонни Смит был наш человек, а оккультисты, экстрасенсы, маги и все прочее были нашей темой. Вот почему на «Мертвую зону», напечатанную в «Иностранной литературе», выстраивались не просто очереди в библиотеках – роман ксерили, раздавали, доставали правдами и неправдами. «Мертвая зона» оказалась романом, который обозначил переход советской власти из области марксизма в область оккультизма. Как всегда, минуя православие. Православие осталось для очень немногих истинно верующих.

Второй роман Кинга, который пришелся нам ко двору и который печатался ни много ни мало в ленинградской «Звезде», – сильно сокращенная для журнального объема «Воспламеняющая взглядом» (точнее, «Несущая огонь», «Firestarter», 1980), роман, в котором абсолютным злом были уже спецслужбы. Для 1986 года трудно представить себе что-то более актуальное. Спецслужбы – страх для большинства людей гораздо более сильный, нежели любой оборотень, живущий под кроватью. Точнее, это одна и та же сущность. Потому что дальше у Кинга мировое зло стало выступать уже без псевдонимов. Иногда это спецслужбы, иногда это паук, как в романе «Оно» (1986), но все это агенты гениального, какого-то планетарного зла. Роман «Воспламеняющая взглядом» персонифицировал для советского человека еще один его наиболее навязчивый ужас.

Так Кинг постепенно стал нашим, а его Америка во многом сделалась нам родной. Думаю, для сближения России и Америки Кинг сделал даже больше, чем Чарли Чаплин, потому что он показал общность страхов, а страхи, как сказал другой замечательный мастер ужасов Гор Вербински, режиссер гениального американского «Звонка», еще интимнее, чем отпечатки пальцев, чем запах изо рта.

Твердый моральный кристалл, вот эта кристаллическая решетка этики сегодня во многом утрачивается, размывается – и безрелигиозностью, и коррупцией, и спецслужбами. И Кинг пришел напомнить о классическом добре и зле. О добре и зле из детской сказки, из детских представлений. Может быть, за это мы так его и полюбили.

Но после нескольких произведений, в частности, после «Мизери», Кинг утратил значительную часть своей привлекательности. Он просто стал писать плохо. Это связано с большим количеством привходящих обстоятельств, с разрывом с алкоголем отчасти. Алкоголь, конечно, давал ему бешеный драйв. «Короткую дорогу миссис Тодд» (1984) трезвый человек не написал бы. Помните, как героиня несется через лунный лес и какие-то страшные иглозубые чудовища налипают на радиатор ее машины, – это именно драйв и темп человека, который утрачивает привычную связь событий. Когда мне однажды ночью случилось ехать через лунный штат Арканзас и водитель грузовика вез меня по каким-то лесным дорогам, подвозя из далекого Маунтин-Вью к Литл-Року, я боялся хоть слово проронить, и чем чаще я прикладывался к бутылке, которая как-то возвращала мне здравый смысл, тем лучше я понимал «Короткую дорогу миссис Тодд».