Дмитрий Быков - Иностранная литература: тайны и демоны

Что же касается морфологических особенностей «Чиполлино» или морфологических особенностей волшебной сказки вообще, одна вещь мне представляется принципиальной и даже как-то особенно дорогой для меня.

Людей оскорбляет любое отклонение от эталона. Европейское сознание не всегда было политкорректно. Оно было достаточно критично и к содомии, и даже к афро-американцам. Но вот к толстым оно всегда было снисходительно – благодаря, конечно, «Гаргантюа и Пантагрюэлю». Основа пантагрюэлизма, этой жизненной философии Рабле, – обилие и телесное, и духовное, это избыточность во всем. Четверо слуг один за другим непрерывно кидают полными лопатами горчицу в рот Гаргантюа – и у Родари двое слуг совершенно по-пантагрюэлевски запихивают в рот барону Апельсину все, что привозилось на обозах из его многочисленных владений, а когда они устают, их сменяют двое других. Но обратите внимание, что из всей сволочи, которая засела наверху во фруктово-овощной саге Родари, барон Апельсин – единственный приличный человек. Он, во-первых, все-таки добрее, как все толстяки, во-вторых, он способен к эволюции. Какова судьба барона Апельсина в страшной для богатых, финальной овощной драме, которой заканчивается «Чиполлино»? Он перевоспитался. Он стал грузчиком и в качестве грузчика очень похудел.

Для барона Апельсина не все потеряно, не то что для толстяков Олеши. Его «Три толстяка» – это символ побеждающего потребления, всеобщей жирности, чудовищной бездуховности, это страшный образ, который правит миром. Олеша, конечно, научился этому у всеобщего нашего отца Маяковского, который так ненавидел толстых людей, что это у него главная примета всего отрицательного. Помните «Сказку о Пете, толстом ребенке, и о Симе, который тонкий»? «Петя, / выйдя на балкончик, / жадно лопал сладкий пончик: / словно дождик по трубе, / льет варенье по губе». Хотя сам Маяковский был известен тем, что мог выпить шесть порций компота и просил еще. Вот и «Три толстяка» удивительным образом сумели сыграть на вечной русской ненависти к толстым. Как пояснил мне когда-то Алексей Иванов, мы не любим толстых потому, что у нас всего мало. Но для Джанни Родари, с его европейским сознанием, толстый – это хороший, а подозрительны как раз утонченные персонажи вроде вполне себе овального принца Лимона и графинь Вишен.

Каковы же архетипические особенности мира, в котором действует социальная волшебная сказка, неисследованная, не описанная толком, темная для большинства исследователей социальная волшебная сказка?

Во-первых, сказка такого рода всегда базируется на одной из форм угнетения, которые вообще имманентны любому сообществу, и мечтает о том, что рано или поздно от этой страшной зависимости освободятся все. Волшебная сказка – это сказка не о социальном угнетении, а об угнетении в более широком смысле. Безумный Хлебников мечтал: «Я вижу конские свободы / И равноправие коров» [104] См. поэму Велимира Хлебникова «Ладомир» (1922). . Об этом же под влиянием Хлебникова мечтает и Николай Заболоцкий в поэме «Торжество земледелия» (1929–1930). Я уж не говорю о других формах угнетения, таких, например, как угнетение школьников, которых мучили орфографией, и немало ученых были сторонниками упразднения орфографии. Если советская власть декретирует отсутствие царя, вещь невозможную, почему она не может декретировать вечную весну и всегда солнечную погоду? То есть сказка XX века всегда опирается на те имманентные, те неизбежные данности, на то неизбежное угнетение, которое отменить невозможно.

Главная доминанта, на которую опирается Джанни Родари, – это предназначенность продуктов питания к употреблению в пищу. Все помнят, разумеется, итальянскую народную сказку «Синьора Сосиска»: мама-сосиска все время говорит сосисенышу, чтобы он опасался приближаться к котлу с кипятком, потому что может оттуда не вернуться. И после прочтения этой сказки те немногие, кому была доступна сосиска в советское время, не могли ее есть.

Все герои Родари – рабы, потому что их едят. В мире Родари нет людей. Это мир антропоморфных существ, в котором совершенно исключен хоть какой-то человеческий мем. Почему? Да потому что в логике овощей нет места человеку. Это мир, человеком отринутый, отверженный. Это мир существ, которых человек не принимает всерьез. Точно так же как огромное большинство людей XIX века не принимали всерьез прислугу, извозчиков, крепостных крестьян. Они не существовали, они были предназначены для того, как писал Александр Николаевич Радищев в «Путешествии из Петербурга в Москву», чтобы услаждать «прихотливость мою плодами пота несчастных <���…> невольников». Удивительно, что в 1950–1960-е годы, когда прокатилась по миру новая волна левачества, многие стали всерьез сочувствовать овощам. Еда вообще сделалась предметом довольно напряженного размышления. Появляются веганы. Появляются люди, которые не просто отказываются от любой животной пищи в надежде отказаться от этого вида угнетения, от этого вида, как им кажется, людоедства, но люди, которые отказываются даже от яиц, которые отказываются от животного масла в любом его виде, потому что считают это чем-то вроде эксплуатации. Если начало XX века отмечено мечтой о раскрепощении бесправных, то вторая его половина – мечтой о свободных овощах: давайте сделаем генно-модифицированные продукты, не будем есть настоящие. Потому что, как утверждают веганы, помидору тоже больно. И больше того, когда срывают яблоко, оно якобы пытается отстраниться, и можно это увидеть. То есть мечта Джанни Родари опирается на одну из самых жестоких имманентностей. Человек живет за счет того, что он жует. Он жует остальных. И идея восстания овощей – замечательная метафора восстания бессловесных.

Сказки XX века опираются не на социальную, а, если угодно, на физиологическую проблематику. Восстание рабов, восстание еды, иногда восстание букв, в некоторых случаях восстание предметов. Джанни Родари написал историю о восстании игрушек – «Путешествие Голубой Стрелы» (1964): игрушки против того, чтобы их дарили богатым детям, а хотят доставаться на Рождество несчастному бедному мальчику. Семья этого мальчика и так уже задолжала фее за два других подарка, и поэтому он останется без подарка, а ему так хочется игрушечный поезд. Иными словами, социальное распространяется ниже, распространяется на физиологическое.

Вторая важная морфологическая особенность, которая подчеркнута именно историей XX века. В классической волшебной сказке есть угнетатели и есть народ. В сказке же XX века есть свое расслоение среди угнетателей и свое расслоение среди народа. Угнетенные продукты питания делятся у Родари на овощи и фрукты. В мире Родари овощ – хорошо, фрукт – плохо, ягода – туда-сюда. Почему Чиполлино – мальчик-луковка? Потому что лук сочетает три главные приметы пролетария. Во-первых, он живет в земле. Во-вторых, он восстает – из этого лука, сидящего глубоко в почве, выстреливает длинная зеленая стрелка. Ну и в-третьих, лук – это растение-мститель. Любой, кто дернет Чиполлино за волосы, начинает плакать, синьор Помидор испытал это несколько раз. Синьор Помидор – это коллаборационист среди овощей, и это принципиальное открытие Родари. Кавалер Помидор – то ли овощ, то ли фрукт, а вообще-то ягода. Именно поэтому его и подвергают аресту. Принц Лимон арестовывает Помидора, потому что тот ему классово чужд. Помидор не смог распутать заговор овощей, за что попал в тюрьму, там притворился хорошим, так что ему поверил Горошек и рассказал, где спрятан дом кума Тыквы. Адвокат Горошек, подручный Помидора, и сам, конечно, не лучше. Он всегда к услугам Помидора, всегда подбирает для него нужную статью Закона. Он окончил университет в Саламанке, папский университет, то есть адвокат Горошек – представитель «проклятого папизма». Стоя на эшафоте, он не может понять, как это он, такой маленький, такой толстенький, с вымытой головой и подстриженными ногтями, будет сейчас повешен и исчезнет навсегда, – и проклинает бывших покровителей. Горошка с помощью Крота спасает Чиполлино, но адвокат предает и их.