Артемий Магун - «Опыт и понятие революции». Сборник статей

Книга Антонио Негри и Майкла Хардта "Империя" — это прежде всего реакция на внутреннее противоречие "постмодернистской" [2] философии 1970-х и 1980-х, противоречие между беспощадной критикой фиксированных, идентитарных, апроприирующих структур мысли и власти (как ложных описаний реальности и как репрессивных оков, наложенных на эту реальность) и апологией нестабильного, гибкого, но в конце концов отчужденного от человека мира [3]который провозглашается налично существующим.

Негри и Хардт политизируют постмодернизм и формулируют противоречие между левым и правым постмодернизмом. В их представлении, речь идет о центральном противоречии современного мира, которое не снимается и не опосредуется в нем (пессимистический вывод критиков постмодернизма Джеймисона и Жижека), а наоборот, нарастает и обостряется.

С одной стороны, современность — это триумфальное освобождение творческих сил человечества от диктата государства, идентитарной субъективности, территориального права, возврат от народа и нации к множествам ( multitude , в русском переводе неточно передано как "массы" [4]), открытие бесконечного пространства виртуальных возможностей. С другой стороны, современность — это описанные Фуко механизмы "контроля" и "биовласти", проникающие в самую глубину тех самых творческих сил и свободных пространств, это безграничная экспансия капиталистических корпораций, это безжалостная эксплуатация труда (как материального, так и имматериального), тем более жестокая и прибыльная, чем более свободным и творческим является сам труд.

Вторая из этих "современностей" есть Империя. Первая — Контр-Империя. Но — важный момент — ни в коем случае нельзя делать вывод о производности, негативности контр-империи, несмотря на то, что она и не имеет у Негри и Хардта собственного позитивного имени (точнее имеет несколько имен: "множества", "Земной Град", "пролетариат"). Негри и Хардт подчеркивают, что описываемое ими противоречие — неопосредованное , то есть, что суть "Контр-Империи" не имеет никакого отношения к сути "Империи", что "Контр-Империя" бесконечного творчества масс целиком позитивна и онтологически самостоятельна. Здесь Негри и Хардт остаются верны марксизму: действительно, Маркс, в отличие от Гегеля, понимал историческое противоречие между трудом и капиталом как непримиримое, а историю — как постепенную поляризацию, нарастание этого противоречия. При этом Маркс рассматривал пролетариат, этот "универсальный класс", как предпосылку полного, революционного переворачивания мира, в котором возникнет новая, коммунистическая реальность, не совпадающая ни с текущим бедственным состоянием пролетариата, ни с технической мощью капитала. Пролетариат, в своей монашеской лишенности всего, иронически возвещает приход коммунистического общества, где отсутствие частной собственности становится, наоборот, позитивной формой обобществления мира.

Негри и Хардт рассматривают "множества" как назревшую "новую структуру субъектов труда, которой сегодня настало время воплотиться в жизнь" [5]в результате "реальных событий". Современные рабочие-мигранты возвещают, с точки зрения авторов, приход нового, номадического общества (подобного августиновскому "Граду Божьему", но на этот раз совершенно земного), без трудового и территориального подразделения. Но, в гораздо большей степени, чем Маркс и Энгельс, авторы Империи видят новый режим уже почти сформировавшимся. "Коррупции [в русском переводе "разложению"] имперской власти уже противостоит производительность тел, кооперация и система производства, выстраиваемая самими множествами" [6]Если для Маркса угнетение и страдание пролетариата было внутренним условием его универсальности, условием диалектического преобразования общества, то для Негри и Хардта страдание и угнетение выступают как чисто внешние принципы, сдерживающие производительную мощь множеств.

Нужно отметить, что в своем полярном, даже манихейском, понимании современного мира, да и Нового времени вообще, Негри и Хардт следуют не только Марксу, но и упомянутой выше школе Скиннера (на которую Негри часто ссылается и в Империи , и в других своих работах). Если Скиннер и его союзник Джон Покок противопоставляли республиканскую и этатистскую модели как непримиримые и несводимые политические проекты, то Негри и Хардт формулируют конфликт в философских терминах: это спор между имманентистским, материалистическим движением Возрождения (итальянская культура Негри играет в этой апологии Возрождения не последнюю роль) и трансцендентализмом всех мастей. Поэтому в лагере угнетателей творческой материи у них оказываются и республиканец Руссо, и либерал Кант, и государственник Гегель. Любая мысль, пытающая примирить и опосредовать фундаментальное противоречие современности, автоматически попадает в репрессивный трансценденталистский лагерь. Кто не с нами, тот против нас.

Как и Маркс, Негри и Хардт рассматривают историю как последовательное сведение всех противоречий к одному. С этой точки зрения спинозистская, монистическая картина мира не только является изначально верной, но именно она открывается нам в кульминационный момент истории, каким является современность. Мысль Спинозы задействуется дважды: один раз, чтобы защитить истинность и единственность чувственного мира от посягательств отчуждающего трансцендентализма, и второй раз, чтобы указать на единство и единственность самой отчуждающей силы — Империи. Империя отличается от понятия "империализм" именно тем, что она одна , а империалистических национальных государств — много . Спинозистский взгляд на мир объявляется единственно верным, но с одной важной корректировкой: вместо неразрывного тождества Бога с миром, лицевой стороны с изнанкой, мы получаем здесь непримиримое противоречие, в результате которого лицевая (репрезентативная, трансцендентная) сторона должна исчезнуть, уступив место уже неразделимому единству и единственности ее изнанки — материальной множественности [7].

Используя критический аппарат Фуко, Негри и Хардт добавляют к нему политический и даже юридический языки, указывая, что "биовласть" и "контроль" не исключают суверенитета и легитимности, но преобразуют их. Трактовка фукианской власти как политического режима переводит эту концепцию в практический план и создает предпосылки для позиционной политической критики и политической альтернативы [8]. От объективизма Фуко Негри и Хардт переходят к подлинному субстанциализму Спинозы: не веря в репрезентацию и непосредственно отождествляя субстанцию (совокупность сущего) с субъектом (ее мышлением, пониманием), а сотворенную природу ( natura naturata ) с ее творческой силой ( natura naturans ), Спиноза считал власть ( potentia ) не соотношением сил (как Фуко), а фундаментальным внутренним, творческим принципом бытия. Поэтому в своих политических произведениях он призывал выводить политическую власть ( potestas ) из порождающего могущества ( potentia ) и отдавал предпочтение демократии как строю, "наиболее приближенному к свободе" [9], реализации непосредственного тождества множеств ( multitudo ) и их власти.