Фрэнсис Паркер Йоки - Imperium. Философия истории и политики

Жизнь есть процесс реализации возможного. Но жизнь многообразна, и одни организмы, реализуя свои возможности, уничтожают другие организмы. Животные поедают растения, растения разрушают друг друга, люди могут губить целые виды и забивать миллионы животных. Высокие культуры самим своим существованием возбуждают во внешних популяциях негативные импульсы. Тот, кто не разделяет культурное чувство, дающее своим обладателям такие неоспоримые преимущества, инстинктивно настроен на ее уничтожение. Чем сильнее давление высокой культуры на внешние, подчиненные популяции, тем более заостряется поселившееся в них негативное чувство. Чем шире культурная экспансия географически, тем шире среди внешних для культуры народов распространяется стремление ее уничтожить. Жизненные формы враждебны друг другу: реализация одной означает упадок тысяч других. Иными словами, жизнь есть война.

Высокая культура — не исключение из этого великого закона жизни. Существуя, она разрушает остальные формы; с другой стороны, всем своим существом она вовлечена в экзистенциальную битву с чужаком. Глядя с такой высоты, вряд ли можно различить, кто нападает, а кто обороняется, где агрессия, а где ее отражение. Все рассуждения на эту тему представляют собой псевдоправовые фокусы рационалистических кудесников, погрязших в гиперинтеллектуализме и враждебных к жизни. Оборона — это нападение, а нападение — оборона. Выяснять, кто первым нанес военный удар, все равно что обсуждать, кто ударил первым в боксерском поединке. XX век по мере приближения к столетию войн более мощных и неистовых, чем когда-либо прежде, расстается со всем этим ханжеством, глупостью, лицемерием и юридическими уловками. Но перед лицом испытаний, которые требуют полного напряжения духовных резервов и задействуют каждый атом физических ресурсов, он оказался серьезно болен. Его недуг — культурная дисторсия.

Культурная дисторсия — это такое состояние, когда внешние формы жизни сбивают культуру с ее истинного жизненного пути. Болезнь культуры выводит ее из строя так же, как человеческая болезнь — человека. Именно это и произошло с Западом в начале XX века, и он должен четко осознать, что болен культурной дисторсией.

Уже говорилось, что слово внешний не имеет географического смысла применительно к органической сфере. Феномен культурной дисторсии является результатом работы внешних сил внутри культурного тела, их участия в общественной жизни и политике, направляющего ее энергию на проблемы, не имеющие отношения к ее внутренней задаче, и переориентирующего ее физические и духовные силы на решение чужих проблем.

С первого взгляда ясно, что такая культурная болезнь не может появиться во времена строгой культуры, до ее разворота к цивилизации. В тот период культурные формы во всех сферах жизни достигли такого высокого развития, что не только требовали для своей реализации высокоодаренных душ, но и руководили ими в этом процессе. В XVII веке ни один европейский мыслитель, художник или деятель не пытался сфокусировать европейскую энергию на азиатской мысли, искусстве или видах деятельности. Это могло существовать в воображении, но весьма сомнительно, что было возможно в действительности. В любом случае ничего подобного на Западе не наблюдалось 800 лет, кроме как в зачаточных формах. Разве можно себе представить, чтобы Кромвель, Оксеншерна или Олденбарневелт были озабочены реставрацией династии Аббасидов в Малой Азии или выдворением маньчжурских узурпаторов из руин китайского реликта? Но если бы европейский государственный муж успешно направил энергию Запада на такое абсолютно чуждое, бесплодное предприятие, это была бы культурная дисторсия. Если бы художнику удалось придать европейской масляной живописи стиль египетского линейного рисунка или классической скульптуры, это также была бы культурная дисторсия. Европейская историософия XX и XXI столетий досконально изучит внешние дисторсионные проявления в архитектуре, литературе и экономических теориях, в одержимости классицизмом, которую распространил в XVIII веке Винкельман. Она также зафиксирует бесчисленные искажения, вызванные культурным паразитизмом в рационалистический период (1750–1950) во многих жизненных аспектах Запада — художественных, философских, научных и практических. Данную же работу интересует деятельность, и посвящена она в основном феноменам дисторсии в настоящем и непосредственном будущем, то есть в следующие сто лет.

Рассматривая морфологию высокой культуры, мы увидели, что не все население культурной территории подчинено идее. Речь здесь не идет о паразитических феноменах. Высший, психически более восприимчивый слой, несущий культурную идею и переводящий ее в развивающуюся действительность, полностью отдан идее, но ее власть постепенно слабеет по мере движения по телу культуры вниз — разумеется, в духовном, а не в экономическом или социальном смысле. Поэтому человека самого что ни на есть низкого духовного уровня можно увидеть на высоком посту: например, мерзавца Марата. Подобные индивиды не являются порождением другой, даже мертвой культуры прошлого, они явно принадлежат к нашей культуре, но их души охвачены жаждой уничтожения всего живого и созидательного. Мотивация здесь не имеет значения, поскольку устремления таких индивидов говорят сами за себя.

Толстый слой, который образовался из них в последние века, просто находится под культурой, принадлежа ее телу только физически. Он проявил себя в Англии в восстаниях Уота Тайлера и Джека Кэда, в Германии — в крестьянских войнах XVI века, во Франции — в терроре 1793 г. и Коммуне 1871 г. Когда Германия существовала в виде нации XIX столетия, субкультурный слой был известен как der deutsche Michel [83] Немецкий Михель ( нем. ) — Примеч. пер. . Подобные явления не следует путать с культурным паразитизмом. Такие элементы, как Михель, существуют по всей Европе, а не только в бывшей германской нации, — это просто низы, но сами по себе они не чуждая, а органическая часть любой культуры. Паразитизм же связан со случайностью, а не с необходимостью. Михелевская стихия не является патологией культуры и сама по себе ей не угрожает. Ее опасность только в том, что в эпоху мировых войн она готова служить воле к разрушению, которая обостряется либо эндогенно, как в случае либерализма, демократии и коммунизма, либо экзогенно, как в случае неевропейских сил, приведших западную цивилизацию в крайний упадок.

Именно в этой ситуации европейский Михель продемонстрировал свой разрушительный потенциал. Одна его часть благоговела перед примитивным русским вандализмом, другая поклонялась голливудской духовной гнили. Только благодаря этому европейскому михелевскому слою неевропейским силам удалось поделить между собой Европу — физически и духовно. Этот европейский Михель с его тягой к бесформенности бросил Европу к ногам варвара и дистортера. В своей острой ненависти к величию и созиданию он даже позволил сформировать из себя вооруженные силы внутри Европы, чтобы ее саботировать и обеспечить военную победу варвара во Второй мировой войне.