Фрэнсис Паркер Йоки - Imperium. Философия истории и политики

Любой исторический феномен такого рода не бывает внезапным. Истоки этого ужасного раскола Запада находятся в рационализме. Уже в войнах за австрийское наследство проявилась невиданная свирепость, которая предвещала грядущий раскол. В той войне союзники по сути спланировали полный раздел территории одной из наций культуры — Пруссии. Участвовать должны были Швеция, Австрия, Франция и — Россия . При режиме Романовых, с XVII по XX в., Россия действительно фигурировала как государство и нация европейского образца. Тем не менее, обе стороны испытывали откровенные опасения и чувствовали разницу в том, разделят ли европейские державы с Россией такую азиатскую приграничную область, как Польша, или же часть европейской родины.

В борьбе династов и традиционалистов с Наполеоном тенденция усугубилась, и в 1815 г. на Венском конгрессе царь со своими войсками, оккупировавшими пол-Европы (о чем он часто напоминал европейским монархам) мог представлять себя спасителем Запада . Поэтому Фюрстенбунд и Англия оказались фактически на грани культурной патологии, доведя свою борьбу против европейского суверена Наполеона до точки, когда пришлось допустить русские войска в европейские столицы. Однако совершенно ясно, что в этом вопросе сыграл свою роль именно европейский лоск России: не будь его, Фюрстенбунд и питтовская Англия не пустили бы нигилистическую Россию или турка в Европу, чтобы сокрушить Наполеона, а стало быть, и себя самих.

Однако тенденция на этом не иссякла: в Первую мировую войну, когда между собой схлестнулись две приверженные стилю XIX века европейские нации — Англия и Германия, Англия вновь обнялась с Россией как с союзницей, изображая в глазах Европы и Америки романовский деспотизм «демократией». К счастью для Запада, существовала и противоположная тенденция: когда после войны большевики начали свой поход на Запад, в 1920 г. их отбросила перед Варшавой западная коалиция. В действиях против большевиков участвовали немцы, французы и англичане: вчерашние враги теперь объединились против варвара. Даже американцы послали две экспедиции против большевиков: одну в Архангельск, другую в Восточную Сибирь.

В период подготовки ко Второй мировой войне, с 1919 по 1939 г., иногда казалось, что эта война примет форму борьбы отдельных держав Запада (поскольку Европа в то время по-прежнему была разделена на множество небольших государств) против России, а остальные мелкие государства останутся нейтральными, обеспечивая экономическую поддержку. Такой момент сложился в июне 1936-го, когда ведущая четверка этих небольших государств подписала протокол, демонстрировавший их взаимопонимание. Этот протокол так и не был ратифицирован. С 1933 по 1939 г. носители идеи XX века предприняли не менее двадцати сепаратных попыток достичь взаимопонимания с теми из мелких государств, которые по-прежнему оставались в плену идеи XIX века, в тот момент уже представлявшей собой окоченевший труп. Естественно, главные представители культурного слоя этих последних игрушечных государств были уже знакомы с новой идеей, но определенная прослойка оказывала ей сопротивление по причине своего духовного бесчувствия, материалистической пошлости, негативистской ревности, околдованности прошлым и, главным образом, своей материальной заинтересованности в увековечении международной и внутренней экономики образца XIX века, которая приносила выгоду только им, тогда как вся западная цивилизация от нее страдала. Эти круги предпочли допустить раздел Европы между Азией и Америкой, но не обеспечить Западу будущее.

Когда борьба между традицией и новаторством, старым и новым, естественная и нормальная для каждой культуры, достигает такого уровня , она становится культурной патологией. Эта ее форма отличается накалом своей ненависти к будущему культуры. Она приступает к саморазрушению, вместо того чтобы отказаться от закосневшего прошлого в пользу полного сил будущего. Если консерваторы начинают настолько сильно ненавидеть творческих людей, что готовы на все вплоть до саморазрушения, лишь бы добиться их военного поражения, это уже культурное предательство и острая форма культурной патологии.

Вышеуказанное культурное явление становится болезнью, только когда заходит слишком далеко. Противодействие испытывала всякая новая возникшая в культуре идея. Это касается архитектуры, музыки, литературы, экономики, войны и государственного управления. Однако раньше, до дикого обострения культурной болезни, случившегося в XX веке, оппозиция к творчеству никогда не была настолько сильна, чтобы ее можно было назвать маниакальной.

Культурной патологией было также свойственное во время Второй мировой войны западным субкультурным элементам низкопоклонство перед паразитическими и варварскими силами, которым они добровольно подчинились из-за своей ненависти к Европе и ее будущему. Обесчестив себя навеки, они предали в руки русских дикарей миллионы европейских солдат и обрекли их на вечное забвение в безымянных могилах Сибири. Михелевский слой с энтузиазмом пособничал варвару и наивно раскрывал перед ним все секреты, а варвар принимал помощь как должное и платил подозрительностью, саботажем и ненавистью. Сдавшись на милость варвару и дистортеру, михелевский элемент потерпел поражение вместе с Западом.

В данном случае патологическая культурная ретардация привела к последствиям, трагическим не только для представителей будущего, но и для сторонников прошлого. Фактически последние оказались в более опасной ситуации, поскольку в битве с будущим прошлое обречено. В конце концов, идея будущего внутренне восторжествует, даже если внешняя реализация ее судьбы не удалась. Механицизм в политике сдастся перед будущим так же, как — уже давно — механицизм в биологии. Идея о том, что индивиды вправе распоряжаться гигантским хозяйством сверхличного организма, обречена, но именно на это претендовали западные низы, противящиеся будущему. Материализм — их мировоззрение — почти везде на Западе отступил перед историческим скептицизмом, которому предстоит расчистить путь для мистицизма и возрождения религии. Наибольшее, что им удалось спасти в обстановке всеобщего разрушения, — это небольшие личные преимущества. Чтобы показать свое расположение, варвар и дистортер назначили Михелей своими депутатами в Европе. Как символично, что марионетки, поставленные после Второй мировой войны на некогда важные европейские посты, являлись стариками! Причем не только биологически: в духовном плане это были двухсотлетние старцы, укорененные в мертвом парламентском прошлом. Новых правителей Европы не волновало отсутствие у этих престарелых назначенцев энергии и творческих способностей — именно поэтому их и выбрали. Любой из тех, кто обладал определенной силой, пристально изучался новыми владыками. Летаргия вкупе с риторикой предпочитались деятельной воле, обходившейся без потоков патриотического пустословия XIX века.