Фрэнсис Паркер Йоки - Imperium. Философия истории и политики

Дисторсионные эффекты от участия еврея в европейской экономической жизни, начиная с самых первых, были досконально изучены выдающимся европейским мыслителем в области экономики Вернером Зомбартом в книге «Евреи и современный капитализм». Когда в европейской душе пробудился сильный интерес к материальной жизни, еврей оказался в большей безопасности, стал необходим и влиятелен. Пожелай он заняться другой профессией нежели ростовщичество, она была бы для него закрыта, поскольку европейские гильдии допускали в себя только христиан. Благодаря этому его исходное экономическое превосходство сохранялось, и высокопоставленные европейцы во многих случаях попадали к нему в зависимость. Со своей стороны, они не могли ничего с ним поделать, поскольку новые торговые законы, отражавшие растущий дух торговли, защищали его собственность, облигации и контракты. История Шейлока описывает двойственный портрет еврея: он социально унижен на Риальто, но оборачивается львом в зале суда. И это сам Запад отвел ему такую двойную роль, ожидая от него строго подчиненного положения и в то же время открывая возможность занять ведущие позиции.

Чем сильнее культура пропитывалась материализмом, тем ближе она становилась к еврею, получавшему все больше преимуществ. Запад постепенно расстался со своей исключительностью, но еврей свою сохранил незаметно для Запада.

Эта эпоха связана с появлением рационализма как радикального утверждения материализма. Около 1750 г. на Западе зарождаются новые идеи: «свобода», «гуманизм», деизм, оппозиция к религии и абсолютизму, «демократия», энтузиазм по поводу «народа», вера в божественность человеческой природы, «возврат к природе». Разум бросает вызов традиции, после чего рафинированные западные системы мысли и государственного управления приходят в упадок. В этот период Лессинг сделал еврея главным персонажем своей пьесы «Натан Мудрый», что выглядело бы смехотворным еще сто лет назад. Интеллектуалы воспылали восторгом к жителю гетто с его утонченной кастовой системой, сокровенной религией, существующей параллельно с его показным материализмом. Еврей был космополитом и в этом качестве казался европейским интеллектуалам образцом, к которому должен стремиться Запад. В первый и последний раз европейцы и евреи вместе взялись за решение культурных задач — распространение новых идей. Культурная дисторсия охватила теперь и политическую жизнь. Французская революция своей формой обязана культурной дисторсии. Специфическая эпоха, отмеченная этим великим эпизодом, разумеется, представляет собой естественный этап западного развития. Дисторсия проявляется в конкретных событиях , происходивших именно таким образом, в данное время и в данном месте. Иными словами, дисторсия проявляется на поверхности истории, а не в ее глубинах, потому что там ее просто не может быть. Человеческой аналогией является тюремное заключение, которое искривляет линию человеческой жизни, влияя на конкретные факты, но не сказывается на внутреннем развитии, физическом или духовном. Дисторсия искажает, коробит, расстраивает планы, но не убивает и не может убить. Это хроническая болезнь, кровоточащая рана, ущерб, загрязнение живого течения культуры.

[Западный] философ дал исчерпывающее описание самого известного примера культурной дисторсии в арабской культуре. В юную, тянувшуюся к свету жизнь арамейского мира внедрились древние, цивилизованные римляне. Чтобы себя выразить, новой культуре приходилось пробиваться через громаду жизненных форм римского мира. Ее первые века представляют собой постепенное избавление от культурной дисторсии, борьбу с ней. Митридатовы войны стали первыми вспышками этой борьбы. Римляне были «евреями» того мира, то есть законченными экономистами (economic thinkers), обладавшими полным культурным единством на территории, где пробуждалась религия. Дисторсия охватила все направления жизни: право, философию, экономику, политику, литературу и войну. Она пришлась на самое зарождение культуры, которой приходилось постепенно освобождаться от совершенно чуждого романского мира. Но самая сердцевина души этой новой культуры не была затронута дисторсией; искажению подверглись ее реализация, поверхность, выражение, факты.

Аналогично в период Французской революции (1775–1815) дисторсия повлияла только на факты . Великая трансформация — разворот западной души от культуры к цивилизации, — которую символизировало это ужасное событие, мог произойти каким угодно способом.

Политика дистортеров заключалась в том, чтобы поставить французский государственный бюджет в зависимость от долгов и процентов, как им уже давно удалось сделать в отношении английского правительства. Однако абсолютная монархия с ее централизацией власти сопротивляется подчинению государства власти денег. Поэтому было задумано учредить во Франции конституционную монархию, в целях чего дистотеры с помощью своего ставленника Неккера добились созыва Генеральных штатов. Их состав также в значительной мере определялся дистортерами, и конституционная монархия была установлена.

Неккер немедленно попытался организовать два огромных займа, но безуспешно. Решение финансового кризиса было предложено Талейраном в форме конфискации недвижимого имущества церкви. Мирабо это поддержал и предложил выпускать деньги под конфискованную собственность. Неккер отказался, поскольку дистортерам не было пользы от таких денег, не приносящих процента и не связанных с долгами.

В ходе финансового кризиса Неккер был изгнан, и Мирабо стал диктатором. Чтобы спасти страну от паники, которую стремились вызвать дистортеры, он немедленно выпустил земельные ассигнации. Но Неккер, действуя за границей в интересах власти денег и дистортеров, инициировал войну европейских держав против Франции, дабы раскачать ее как изнутри, так и снаружи. Идея была в том, что война заставит Францию делать крупные зарубежные займы (purchases) в Англии, Испании и других местах, а земельные ассигнации не будут приниматься хозяевами денег за пределами Франции, которой придется тогда сдаться на милость золотых монополистов. От этой войны прямая дорога вела к террору.

В самом начале цивилизации мы видим такой же глубокий конфликт между авторитетом и деньгами, которому было суждено растянуться на многие поколения вперед: это битва Наполеона против шести коалиций. Подвергшаяся дисторсии историография изображает Бонапарта просто завоевателем, игнорируя его государственную философию. Однако он поделился своими автаркическими экономическими идеями с Лас Касасом и Коленкуром, и нам известно, что экономику он понимал как производство, а не торговлю, и основанием ее прежде всего считал сельское хозяйство, во вторую очередь — промышленность и на последнее место ставил зарубежную торговлю. Наполеон был противником денег, приносящих процент.