Пятигорский Моисеевич - Кто боится вольных каменщиков? Феномен масонства

Американские масоны в начале двадцатого века испытывали тревогу из-за этической двусмысленности масонской ситуации. То, что некоторые деньги «более нравственны» или «более безнравственны», — очевидно. Но разве так же не очевидно, что вопрос о том, были ли деньги приобретены во «внешнем мире» нравственными или безнравственными средствами, по крайней мере, может рассматриваться как не относящийся к компетенции ложи, соответственно как неактуальный с точки зрения масонской нравственности. Именно здесь становится неизбежным столкновение между принципами нравственности и равенства, или, говоря в терминах масонского символизма, между Угольником и Компасом. Это возвращает нас к старой масонской проблеме абсолютного равенства внутри л ожи, контрастирующего с неизбежным неравенством вне ее; люди (в том числе масоны) вне ложи так же сильно отличаются своим социальным и экономическим статусом, как различаются с точки зрения моральной приемлемости способы приобретения ими денег. Двадцать шестой президент США и Брат Теодор Рузвельт (1858–1919) попытался разрешить этот конфликт при помощи типично масонских социальных теорий. В 1898 г. он писал: «Я получаю удовольствие от посещения какой-нибудь небольшой ложи, где встречаю простых людей, занятых тяжелым трудом, на платформе подлинного равенства… Это равенство нравственных людей» [304].

К несчастью для американского масонства, по-прежнему существует и обратная сторона той же монеты: невозможно последовательно основывать равенство на нравственности. Подлинное масонское равенство понимается как абсолютное; как не сводимое ни к чему иному. Любопытный пример применения этого принципа встречаем в протоколах Великой Ложи Вирджинии: «(из Ю. Дакоты, 1903)… Предложенное постановление ложи, фиксирующее плату за степень в размере $40, но допускающее возможность получения степени за $25, противоречит духу Великой Ложи и было поэтому отклонено Великим Мастером. Для чего нам унижать достоинство Священнослужителей и их призвания, помещая их в класс нищих?… В масонстве не должно быть никаких особых классов…» [305].

Итак, никаких особых классов — помимо, конечно же, класса нищих. Не потому ли просвещенные критики, будь то Джон Куинси Адамс или население северной части штата Нью-Йорк в целом, обвиняли масонство в элитизме? Противоречие между идеей и практикой масонского равенства внутри ложи и устойчивое восприятие организации как элитистской людьми, находящимися вне ее, не только было присуще масонскому самосознанию в Америке и Великобритании. Оно выступало и в роли фактора, отделяющего масонство как от общества в целом, со всеми его классами и группами, так и от религии, во всем ее разнообразии. Ложа — как приют или убежище от испытаний и треволнений общества, как обитель гармонии и единодушия — могла выдержать давление внешнего мира, только сознательно избрав Сциллу социальной изоляции, а не Харибду абсорбции внешним миром. Однако изменения в американском обществе в начале 20-го века подталкивали американское масонство в противоположном направлении. Линн Дюмериль пишет: «В конце 19-го века фокус американской экономики все больше перемещался на общенациональный уровень. Это подорвало относительную изоляцию местных автономных сообществ… Масоны остро осознавали наличие поводов для раздора в своем обществе, но в основном предпочитали искать убежище в Ложе. Масоны 1920-х гг. были более агрессивны… отстаивая идеи превосходства людей, родившихся в стране, над иммигрантами, идеи американской гомогенности и единообразия в образовании; и, конечно, они были более агрессивны в антикатолицизме…» [306].

Три десятилетия масонской истории, с 1890 по 1920 г., были свидетелями того, как американские масоны отвечали на изменяющиеся условия внешнего мира, находясь перед необходимостью выбора между необузданным индивидуализмом частного предпринимательства и усилением государственного вмешательства и регулирования. Постепенно становилась все более очевидной цена, которую они должны были заплатить за свой выбор, совершавшийся сначала бессознательно, а потом сознательно. Один социальный фактор сыграл чрезвычайно важную роль и частично определил выбор направления: в течение этого периода американское масонство становилось все более и более культурно гомогенным. Всем известно, что некоторые известные люди, например Теодор Рузвельт, Генри Форд, президент Гардинг, Чарльз Линдберг и Лютер Бербанк, были масонами, однако в средней американской ложе начала 20-го века большинство составляли сотни тысяч анонимных бизнесменов, мелких торговцев, коммивояжеров, и прежде всего «белых воротничков». Они же и определяли там общую атмосферу. Именно эта растущая гомогенность сыграла решающую роль в развитии двух новых тенденций в американском масонстве: большее участие в жизни общества и секуляризация — вместо отстаивания своей общественной и религиозной эксклюзивности. Когда один масонский автор сказал в 1930 г., что «масонство… живет в прошлом» [307], он заявлял о себе как о типичном масонском модернисте, которыми, конечно, не были ни Гардинг, ни Теодор Рузвельт.

Когда «белые воротнички»-члены Голубых Лож осознали свое стремление заставить масонство сформировать более мирскую идеологию, они также поняли, что для этого им требуется идея, сколь бы банальной она ни была, — идея, в которой экономическое и этическое слились бы воедино. Таким было понятие о служении, или о гражданском долге, которое шло вразрез с понятием о доходности, господствовавшим во внешнем мире бизнеса, — также и с идеей о масонских священных обязанностях внутри Ложи. Именно эта концепция сделала американское масонство столь привлекательным для некоторых гражданских клубов (как, например, для Ротари-Клуб, основанным в 1905 г.), в то же время делая некоторые из этих клубов весьма похожими на ложи. «Процесс ротаризации масонства и ма-сонизации гражданских клубов зашел так далеко, что в середине 1930-х гг…. в глазах среднего представителя низшей части среднего класса они стали почти одним и тем же», — как сказал мне один консервативный и ностальгирующий писатель-масон. И добавил достаточно язвительно: «К концу 1910-х гг. масонство стало почти массовой организацией, без каких-либо достаточно артикулированных социальных принципов, чтобы стать самостоятельной политической силой». Конечно, «служение обществу», воплощенное в деловой активности человека, и лозунг «Становясь богаче, я делаю богаче свою страну» представляли собой весьма двусмысленную социальную программу — и еще более расплывчатую политическую концепцию. Понадобилась более конкретная и убедительная идея, которая могла бы укрепить образ масонства в глазах среднего не-масона.