Пятигорский Моисеевич - Кто боится вольных каменщиков? Феномен масонства

Вильсоновский идеализм конца Первой мировой войны был столь же малопривлекателен для масонов в целом, как и для Сената. Поэтому при «масонском президентстве» Уоррена Гардинга (1921–1923) американское масонство стало отстаивать понятия «американизм», «американский дух» и, в особенности, «одну для всех» систему американского образования. «Желание обеспечить 100 %-ный американизм, — пишет Линн Дюмериль, — результат послевоенной “красной угрозы”. Оно заставило масонов более воинственно выражать собственную культурную идентичность и требовать, чтобы масонство… приняло участие в решении насущных проблем, таких как политический радикализм, ассимиляция иммигрантов и политизация католицизма. В совокупности требования модернизировать масонство и необходимость отстоять исконные, старинные американские идеалы побудили масонов отказаться от традиционного акцента на индивидуальной морали, в пользу большей вовлеченности в дела профанного… мира» [308]. Вмешавшись в дискуссию о публичном образовании, масоны старались адаптироваться к 1920-м гг., которые намного сильнее отличались от 1910-х, чем эти последние — от 1890-х [309].

Тут мы опять наблюдаем стремление масонов представить себя в качестве «третьей силы» — хотя и не так, как во время Гражданской войны. Масоны вновь пытаются заявить свою позицию как неполитическую. И вот здесь, впервые в своей истории, масонство сближается с позицией своего заклятого врага, популизма. В этом вопросе Линн Дюмериль предлагает, на мой взгляд, неполное и одностороннее объяснение. Без сомнения, белые воротнички хотели (на субъективном, не очень высоком уровне) представить предмет своей заботы — американизм и американизацию иммигрантов — в качестве общенациональной задачи. Но в то же самое время Дюмериль не удалось понять, что в «популистском» идеале гомогенности наиболее гетерогенного народа в мире объективно отражалась растущая гомогенность внутри Ложи. Согласившись с наиболее расхожими мнениями популистов, американское масонство, в ходе его политизации в течение 1920-х гг., обрекло себя на роль статиста — открытого антикатолика и скрытого антисемита [310]. В то же самое время — и это важно сознавать, когда мы говорим о таком специфическом гибриде, как «популистское масонство», — становясь более и более негативным, более и более «против» чего-либо, что воспринимается как чуждое среднему торговцу или «белому воротничку», американское масонство становится уязвимым для новых внутренних противоречий — после того, как оно отказалось от традиционного принципа изоляции [311]. А как иначе должны были реагировать масоны на ситуацию, в которой жизненно важную роль в обслуживании политических нужд нижней части среднего класса, разочарованного, ожесточенного и разоренного Великой Депрессией, играл ку-клукс-клан — основная организованная сила популизма? В 1929 г. Великий Мастер Техаса жаловался на то, «что ложи страдают от фракционности, вызванной политическими спорами… и выделил ку-клукс-клан как основной предмет разногласий…» [312]. Не секрет, что в Америке были (и есть) масоны, принадлежащие к ку-клукс-клану, и это, в особенности на юге, угрожало единству Братства, основанного на принципах терпимости и всеобщего братства. Но уже сам феномен политизации масонства, без сомнения, породил бы такую угрозу [313]. Поэтому вполне естественно, что в 1930-х гг. звучат голоса многих масонов, от Вермонта до Феникса, выражающих негодование против заигрывания с ультраправыми популистами [314].

Интересно, что в важнейшем вопросе о стандартизации и единообразии в системе школьного образования масоны просто переносят принцип равенства изнутри Ложи во внешний мир [315]. Это, в свою очередь, должно было повлечь за собой изменение в масонской риторике; прежде всего в риторике относительно «убежища». Ведь если перед Первой мировой войной Ложа еще служила прибежищем от социального многообразия и классового разделения общества, то в послевоенный период идея единой американской нации, скрепленной единой системой школьного образования, стала стержнем масонской деятельности вне Ложи — и главной темой дебатов внутри нее. Было не только чрезвычайно сложно «обеспечить культурное единство Америки», ориентируясь на среднего продавца или на «белый воротничок», еще труднее было сформировать новый образ абстрактного «простого человека, труженика» [316]. Даже в том случае, когда культурное единство представляет собой устойчивый идеал, за него всегда приходится бороться. А для того, чтобы представить его в масонском свете, необходимо было маневрировать. Самое замечательное во всем этом то, что проблема идеологического и этического маневрирования возникает каждый раз, когда сознающее себя меньшинство берется критически рассматривать случай другого еще не осознавшего себя меньшинства и пытается представить себя как естественного союзника большинства.

Расовая проблема также имела свою легенду. Эта легенда повторялась множество раз в книгах, посвященных масонству — от Дж. Дж. Финделя до Линн Дюмериль. Вот о чем повествуется в этой истории: «… негр по имени Принс Холл принял посвящение в Ложе Британской армии в ходе Войны за независимость. Утверждается, что эта ложа имела полное признание со стороны Великой Ложи Англии и что от нее пару десятков лет спустя законным образом произошла Великая Ложа Принса Холла». «Таковое утверждение, — заключает Роббинс, который приводит эту версию, — при тщательном и непредвзятом исследовании может быть отвергнуто в обеих своих частях; однако веру в него нельзя игнорировать» [317]. Это история об основании отдельных Черных Лож, а не о практике принятия черных кандидатов в Голубые Ложи. Ни одна из этих историй не получила большой популярности в американском масонстве [318]. Это противоречие с масонским космополитизмом было отмечено Роббинсом, который выражал сожаление, что, «когда в июне 1851 г. бывший Великий Мастер Нью-Йорка… гордо заявлял [перед Объединенной Великой Ложей Англии], что “принципы масонства не знают различия между странами и… цветом кожи…”, он в том, что касается своей страны, и говоря о регулярных юрисдикциях, заблуждался относительно цвета кожи. Хотя… сразу после Гражданской войны… были учреждены две Ложи Нью-Джерси, состоящие из цветных… и по случаю английские масоны из Вест-Индии… принимаются как посетители в американских ложах… этот феномен, хотя частично скрываемый или полностью игнорируемый, сохраняется…» [319]. В то время как регулярные установления лож пытались оправдать свой отказ «даровать легитимность Черным Ложам Принса Холла, утверждая, что они не были основаны законным образом» [320], почти полное отсутствие чернокожих в обычных ложах не имеет ничего общего с масонскими законами или постановлениями лож; это результат расистской практики, не изжитой до сего дня.