Михаил Попов - Диалектика. Ключ к истине

Крепко держались, да.

Крепкие были, и силы у них были, все равно они по отношению к получившей политическое господство буржуазии были ничто, а буржуазия стала бытием. Это бытие называется наличное. И это наличное бытие буржуазия использует для чего? А для того, чтобы продолжать войну и чтобы не отбирать у феодалов то, что она должна была отобрать, просто как буржуазия хотя бы. Поэтому дело кончилось тем, что задачи буржуазии, которые она не решила, решили большевики, когда установили другую власть – власть рабочего класса. И как только свершилась Великая Октябрьская социалистическая революция, закончилось наличное бытие капитализма в России. Или в первый раз закончилось, скажем так.

И что началось? А началось опять становление, только здесь власть рабочего класса стала бытием – и благодаря этому пошел процесс перехода к общественной собственности на средства производства, коммунизм стал из ничто превращаться в наличное бытие. И это превращение, то есть становление коммунизма, охватило примерно 18 лет – до 1935 года. Причем, как мы тогда уже отмечали, оцениваем не по годам, а по тому, получилась общественная собственность на все средства производства или нет. Вот чтобы общественная собственность не просто провозглашалась, не просто на воротах писали, что завод находится в общественной собственности – написать можно все что угодно, например, в ЦК красные флаги висели, когда там все сдавали, и оттуда все уходили с портфельчиками, и шли в банки эти товарищи, которые работали в ЦК и в обкомах, в своем громадном большинстве. Существует критерий: если производство планомерно подчиняется общественным интересам, значит, это общественная собственность на средства производства. Если на черной «Волге» едут по делам общества, это общественная собственность на эту «Волгу», а если по своим делам – на рынок и что-то жене купить, – то хотя и написано, что это общественная собственность, это частная собственность. То есть мы должны быть в этом смысле экономистами, критерии брать экономические общественной собственности.

И вот экономически производство подчинялось общественным интересам. На селе, в частности, благодаря машинно-тракторным станциям все решающие средства производства, кроме земли (а земля и так была в государственной собственности, но она не была в собственности колхозов, а в пользовании колхозов), были сосредоточены в МТС. И если нужно было вам уборку осуществлять, так вам не надо было из одной собственности в другую что-то перекидывать, а вы могли использовать имеющиеся комбайны, которые не надо было на каждый колхоз разводить, потому что закончилась уборка – и до следующей осени это все стоит, это ненужные затраты. Вся необходимая для уборки хлеба техника перемещалась постепенно на север, где только еще созревали хлеба. И рабочий класс в деревне существовал в МТС, между прочим, и в совхозах. Поскольку они совхозы, там тоже рабочие. Поэтому при таком условии, при таких обстоятельствах направлять сельскохозяйственное производство тоже в интересах общества – не проблема. Причем разговор с крестьянами рабочий класс как руководитель социалистического общества ведет на понятном языке: хотите, будете гречу сеять? А вы скажете: не буду. Ну ладно, мы вам технику не даем. Будете сеять гречу – даем технику.

Колхоз – дело добровольное.

Колхоз – дело добровольное, а наша техника – тоже дело добровольное: хотим – даем, хотим – не даем. Это понятный язык для всех тех, кто привык жить еще в период рынка, когда все решалось по принципу: то, что мое, – то мое, а то, что не мое, надо либо обменивать, либо выпрашивать, либо отнимать силой – другого способа нет.

И вот что произошло – это мы уже повторяем пройденное – произошло то, что с завершением становления коммунизма мы получили наличное бытие коммунизма. Вот тут, мне кажется, нужно на этом остановиться. Какой был коммунизм? Если мы говорим «какой», значит, на языке диалектическом означает определенность. Какова определенность этого коммунизма, какой коммунизм получился в России? Вот что такое «определенность»? Я возвращаюсь к чисто формально логическому заключению, как получается определенность: значит, мы рассматривали чистое бытие, которое переходит в чистое ничто, а чистое ничто – в чистое бытие. Переход бытия в ничто, а ничто в бытие – это становление, движение исчезновения одного в другом. Переход бытия в ничто – это прехождение, переход ничто в бытие – возникновение, и вот они друг в друга переходят, эти бытие и ничто, и тем самым разность их исчезает. А становление есть благодаря их разности, значит, и становление исчезает. И что тогда? Получается, что вроде бы все, достигнутое нашим диалектическим трудом, пропадает, но что значит «исчезает» – отрицается. А что отрицается? Отрицается беспокойное единство бытия и ничто. А что является отрицанием беспокойства? Спокойствие. А что является отрицанием единства? На эту тему мы тоже говорили: отрицанием единства является простота. Так как единое – это значит из многих состоит, отрицание единства – простота. Спокойное и простое наличное бытие. А дальше мы не заглядывали.

Так, наличное бытие является результатом снятия становления. Что значит «снятие»? Очень важная категория и понятная для всех, если только ее сформулировать: снятие – это отрицание с удержанием. Скажем, каждый ребенок есть снятие своих родителей, вы посмотрите на него: он вылитая копия, может быть, папы, мамы, но он свой, самостоятельный, они в нем; и в нем не только папа и мама, но и бабушки с дедушками и так далее. То есть вообще каждый человек есть результат развития всего человечества, поэтому нам не все равно, если наших предков поганят в каком-нибудь фильме, не будем говорить, в каком…

«Викинг»!

К примеру, то это и нас поганят, и вас поганят. При этом говорят: а чего вы возмущаетесь, они же такими были! Да это вы нас хотите представить грязными скотами, правильно? Потому что они в снятом виде в нас во всех. Если вы так изображаете наших предков, значит, вы хотите над нами поиздеваться. Может быть, люди и не хотят этого делать, просто люди не тянут, у них в голове мало места для больших мыслей, они никак не могут осознать великую русскую историю. Историю России изображают так, что становится совершенно непонятно, как могла такая нация победить во Второй мировой войне. А как она два раза приходила в Европу и каждый раз восстанавливала там порядок, а именно когда мы победили Наполеона и Гитлера. А Наполеон ведь великий был человек, очень способный, и Ленин повторял его слова, что «надо ввязаться в серьезную драку, там видно будет». Но в серьезную драку, а не просто в драку, а у нас думают, если в драку ввязались, значит, что-то хорошее сделали – нет, именно в серьезную драку. Или: «Вера в победу есть фактор победы». Это же очень важно, но если я скажу: пойдемте за мной, нас всех убьют, все растерзают, пойдемте за мной. Смотрю – что-то вы не идете за мной. То есть если человек, полководец не может даже веру в победу внести в дух войска, что, скажем, делали великие полководцы, как товарищ Сталин своим выступлением, что победа будет за нами, то, конечно, они не могли бы осуществить тогда эту победу. Ну правда, сейчас говорят: народ воевал, а Сталин как бы мешал…