Олег Поль - Остров Достоверности

31. Поэзия по самой сущности своей как знание дегустативное, есть только предварение полного знания разума. И как только поэт забывает это, как только он начинает считать поэтическое знание достаточным, так прекращается подлинное движение в глубину вселенной.

32. Рассудочная мысль постигает решительно все и, поскольку она поэтична, постигает в подлиннике, — не в зеркале. Для художника-мыслителя все прозрачно, все как будто досягаемо. Эта иллюзия всеведения может породить легкомысленное отношение ко всему сущему, может возбудить ложное упоение мнимой властью. Искусство смиренного знания имеет свое искажение — гордое поэтическое знание. Поэт-мыслитель, удовлетворившийся отведыванием сущности предметов, не замечает, что власть его призрачна. Он может достигнуть высокого совершенства тонкого нарекания имен всему, но он осужден на вечное блуждание, он нигде не может остановиться и пойти вглубь, он как бы гоним духом изгнания.

33. Поэтическая мысль — это вспышки света, внезапно освещающего бездны, но неспособные зажечь негасимого огня внимания, который постепенно шаг за шагом овладевает сущностью вещей. Поэзия — апофеоз рассудочного света мысли. И высший идеал для монады, отдельной от других монад, высшее достижение раздельной природы — это Носитель Света, великий поэт и маг, владыка бесконечности и Небытия.

1. Монада может обладать силами в большем или меньшем количестве, но не менее, как двумя — одной активной и одной пассивной. Это видно из следующего. Монада есть отдельный жизненный центр, способный страдать и стремиться к избавлению от страдания, т. е. к некоторому благу (…). Если бы нашлись существа, которые не были бы способны страдать и стремиться к благу, то они не нуждались бы в спасении и их поэтому следовало бы исключить из рассмотрения (…). Поэтому можно сказать, что всякая монада стремится к благу и, следовательно, познает нечто, как благо, отличая его от страдания. Таким образом, она обладает, во-первых, активной силой стремления, и, во-вторых, пассивной силой знания.

2. Стремление, когда оно встречает пассивное стремление другой монады, мы переживаем как усилие, а чужое стремление — как насилие. Однако это случается лишь тогда, когда стремление есть предмет внимания: в противном случае оно бессознательно. Вполне возможно, что низшие монады действуют почти бессознательно, и точно также и знают. Тем не менее их силы все же суть силы, поскольку они могут быть опознаваемы другими монадами, как внешнее насилие. Взаимодействие и взаимознание монад суть два вида их общения. И необходимо должно быть общение между монадами, так как монада потому и есть отдельный жизненный центр, входящий в совокупность вселенского «Мы», что силой устремления выключает другие монады и силой знания постигает их. Поэтому монада есть центр действия и знания.

3. Монада знает не из теоретического интереса, а ради практического действия. Например, она узнает о возможном или действительном страдании и пытается избежать его. Если у нее много сил, она может выбирать действие; но если она имеет только одну активную и одну пассивную силу, она должна получать знания всегда одного рода и всегда одинаково реагировать — разница может быть только в степени. Таким образом, действие этой монады будет всегда реакцией на раздражение. Знание всегда будет являться основанием действия, притом благодаря отсутствию других сил оно будет определять последнее сполна, вследствие чего действие будет соразмерно знанию. Получается элементарная психическая причинность вполне автоматического свойства. Будучи переведена на знаки чувственной символики по формуле «движение есть символ стремления», она явится в пространстве, как механическая причинность.

4. Иначе обстоит дело в том случае, если монада имеет больше сил, и притом более совершенных, предоставляющих возможность выбора действия. Здесь реакция обуславливается сложной природой монады, которую и необходимо разобрать, чтобы уяснить ее деятельность.

5. Поскольку монада сознает себя как отдельный жизненный центр, она сознает себя действующей и притом свободной причиной своих действий (насколько последнее верно, о том будет речь впоследствии). Свобода предполагает выбор; выбор предполагает способность сравнения и оценки. Для сравнения и оценки нужно иметь, во-первых, произвольное внимание, и, во-вторых, память, чтобы, рассматривая одно из возможных действий, помнить другие. Важнее же всего способность воображать возможные действия. Здесь с очевидностью уясняется необходимость символического знания: пространство ценно тем, что в нем можно воображать себя действующим в отношении различных монад и таким образом удобно оценивать свои действия. Каждое действие монады запоминается, так же, как и его последствия, для справок в будущем. Совокупность этих воспоминаний о действиях определяет будущие действия монады. Это как бы склад привычек и опытов прошлого, скрыто пребывающий и проявляющийся в действиях и хотениях монады. Я назову его характером монады.

6. В характере монады собраны выработанные действиями склонности. Подобным же образом достояние знания — вещи — сохраняются памятью. Когда сила создала вещь, эта вещь не разрушается, а остается, как воспоминание. Это ясно из того, что вещи воспоминаемые того же рода, что и воображаемые. Вещи же воображаемые, как было уже указано, того же рода, что и действительные. (…) Восприятие всех вещей обусловлено деятельностью памяти, внимания и воображения. Сравнивая удержанные в памяти образы вещи с наблюдаемой в настоящем, или, точнее, в ближайшем прошедшем вещью, я обнаруживаю совпадение или несовпадение, и в первом случае говорю о неизменности, во втором — об изменении. При сравнении я полагаю воспоминаемую вещь в то же место пространства, где находится и воспринимаемая вещь (…), уже тем самым обнаруживая их однородность. Без памяти вещь промелькнула бы, не будучи узнанной. Существование вещей обусловлено памятью монады.

7. В подлинном настоящем моменте, представляющем грань прошедшего и будущего, есть только одни силы, а вещей нет. Именно отсюда происходит наше различение вещей воспринимаемых от воспоминаемых. Воспринимаемая вещь кажется нам угрожающей, потому что всякая сила есть угроза. Воспоминаний же мы не боимся, так как в них уже нет угроз. Когда же вещь произведена силой и стала достоянием памяти, мы уже не властны ничего изменить в ней.

8. Было указано (…), что вещи произвольно выделяются субъектом из непрерывной среды. Поэтому можно с таким же правом говорить о многих вещах, как об одной неопределенно-большой вещи. В этом смысле память есть всеобщее место вещей или бесконечная вещь.