Александр Дьяков - Философская традиция во Франции. Классический век и его самосознание

Бейль П. Исторический и критический словарь. Т. 1. С. 105.

Там же. С. 80–81.

См.: Popkin R. H. The History of Scepticism. From Savonarola to Bayle. N. Y.: Oxford University Press, 2003; The Return of Scepticism. From Hobbes and Descartes to Bayle / еd. G. Paganini. Dordrecht; Boston; L.: Kluwer, 2003.

Бейль П. Исторический и критический словарь. Т. 2. С. 187.

Там же. С. 197.

Там же. Т. 1. С. 66.

Там же. С. 251.

Там же. Т. 2. С. 172.

Бейль П. Исторический и критический словарь. Т. 1. С. 291–292.

Готфрид Витербоский. Пантеон / пер. М. Б. Свердлова // Латиноязычные источники по истории Древней Руси. Германия. Вып. II. Середина XII – середина XIII в. М.: Ин-т истории АН СССР, 1990.

Labbe Ph. Breve temporum compendium Digestum in sæ cula mundane, romana, Christiana, in eorum gratiam, qui Historicam præcipuarum rerum seriem, aptamque inter se præteritorum Temporum concatenationem & ad Canones Chronologicos accurate exactam scire cupiunt, neque tamen ipsa Artis operosissimæ penetrare mysteria admodum currant. Parisiis: e typographia Regia, 1652.

Монтескьё Ш. Л. О духе законов. С. 517–518.

Annalium et histori æ Francorum ab a. 708–990 scriptores co æ tanei XII. P., 1588; Historiæ Francorum ab. A. 990–1285 scriptores veteres XI. P., 1596.

Мейнеке Ф. Возникновение историзма. С. 6.

Мейнеке Ф. Возникновение историзма. С. 63.

«Механистическое мышление… было для Вольтера не самоцелью, а средством достижения определенных целей, – пишет Ф. Мейнеке. – Он использовал это средство, но не удовлетворялся им. Он был слишком сибаритом, чтобы желать только строгого и чистого познания. Ощущая себя поистине неудовлетворенным гедонистом, он достаточно часто мог сделать из механического характера всего происходившего раздраженный вывод о господстве надо всем слепого случая. Но видеть в этой идее лейтмотив исторических воззрений Вольтера было бы ошибкой. История предлагала ему нечто большее, нежели просто неосмысленное управление слепыми силами, а его сердце охватывало ликование, когда он с помощью всеобщей истории мог доказать наличие в мире элементов, подобий и параллелей своей культуре» (Мейнеке. Ф. Возникновение историзма. С. 71).

Там же. С. 83.

Монтескьё Ш. Л. О духе законов. С. 7.

Там же. С. 11.

Там же. С. 12.

«Вновь и вновь возникает спор о Монтескьё, которого помещают то в XVIII в., в общество просветителей, к которым он, кажется, и принадлежит в соответствии со своим методом мышления, то в реакционно настроенный мир, в который, как представляется, его и должны были направлять собственные социально-политические интересы и идеалы. Но в нем видят и того, кто преодолел просветительское мышление, осуществил, пусть неосознанно, идеал готического, то есть романтического, искусства, а с политической точки зрения – первооткрывателя современной идеи свободы и конституционных форм» (Мейнеке Ф. Возникновение историзма. С. 94).

Монтескьё Ш. Л. О духе законов. С. 198.

Там же. С. 198.

Ф. Мейнеке объясняет это аристократизмом Монтескьё: «Как и Вольтер, поборник прогресса на практике, Монтескьё еще не знал идеи прогресса, свойственной поздним просветителям. По другим, нежели Вольтер, мотивам он был невосприимчив к идее прогресса. Но оба дышали тем воздухом начала XVIII в., в котором, несмотря на весь казавшийся достигнутым прогресс, еще не могла утвердиться в полную силу общая историко-философская вера в него. Жизнь протекала в обществе, структурированном и мыслившем вполне по-аристократически. Аристократии же думают о сохранении и дальнейшем существовании, но не о постоянном прогрессе, который мог бы выйти за их собственные пределы» (Там же. С. 125).

В. М. Богуславский в предисловии к советскому трехтомнику Кондильяка объясняет это идеологическое расхождение и оправдывает ретроакцию, вписывающую этого явного реакционера в число прогрессивных мыслителей, следующим образом: «Если Ламетри, Дидро и их единомышленники высоко ценили Кондильяка как проницательного мыслителя, в трудах которого ни находили весьма важные для них идеологические идеи, то большинству ретроградов, стоявших на страже феодально-абсолютистского строя и не замечавших, что доктрина молодого аббата подводит теоретический фундамент под идеологию нового, буржуазного общества, этот философ импонировал своим “благоразумием” – попыткой примирить достижения современной науки и философии с политической умеренностью, с лояльным отношением к католицизму и существующим общественно-политическим порядкам» (Богуславский В. М. Философия Кондильяка и французское Просвещение // Кондильяк Э. Б. де. Сочинения. Т. 1. С. 9).

Кондильяк Э. Б. Сочинения. Т. 1. С. 73.

Там же. С. 76.

Кондильяк Э. Б. Сочинения. Т. 1. С. 299.

«Итак, нужно сделать вывод, что принципы – это лишь результаты, которые могут показать основные пункты, через которые мы уже прошли; так же, как нить лабиринта, бесполезная, когда мы хотим идти вперед, они облегчают возможность возвращения по нашим следам. Если принципы пригодны для освобождения памяти от лишнего груза и для того, чтобы меньше было споров, поскольку они кратко формулируют истины, с которыми согласны обе стороны, то обычно они становятся столь расплывчатыми, что, если не применять их осмотрительно, они умножают препирательства и вырождаются в споры об одних лишь словах. Следовательно, единственный способ приобрести знания – доискаться происхождения наших идей, проследить ход их образования и сравнить их во всех возможных отношениях; это и есть то, что я называю анализировать» (Там же. С. 115).

«Локк не обладал ни проницательностью Мальбранша, – замечает Кондильяк, – ни его методическим умом, ни его литературным талантом; зато он был лишен недостатков, свойственных Мальбраншу. Он вскрыл происхождение наших знаний, но не изложил достаточно подробно и ясно их дальнейшего развития. Он – на пути к истине, как человек, вынужденный первым прокладывать себе дорогу. Он встречает на своем пути препятствия и не всегда преодолевает их. Он оборачивается назад, он шатается, он падает и делает много усилий, чтобы продолжать свой путь. Прокладываемая им дорога часто так крута, что так же трудно идти навстречу истине по его следам, как не заблудиться по следам Мальбранша. Он рассуждает весьма правильно; часто он делает по поводу даже самых обыденных вещей очень тонкие замечания; но, по-моему, он не справляется столь же удачно с трудными проблемами. Не столько человек блестящего ума, сколько философ, он более поучителен в своем “Опыте о человеческом разуме”, чем Мальбранш в “Разысканиях истины”» (Там же. Т. 2. С. 63–64).