Вольфрам Айленбергер - Время магов великое десятилетие философии 1919–1929 (без фотографий)

Вот почему уже спустя считаные недели он в письмах изобретает для себя философскую трактовку происходящего и навязывает ее Арендт: именно пережитый конфликт есть гарантия подлинного самораскрытия. Именно вторжение Другого есть самое что ни на есть подлинное освобождение. Именно типичное для любви чувство беспомощного оставления-всего-на-самотек представляет собой свидетельство высочайшей решимости. Иными словами: вместо того чтобы признать полную, расщепляющую Dasein мощь испытанного вторжения, Хайдеггер упорно старается найти диалектические пути, позволяющие отвести ей место в рамках его философии радикального одиночества. Во имя своего экзистенциального идеала героической подлинности он отказывает опыту «ты» в последнем признании. Его самого это как будто бы удовлетворяет.

Но любящего его молодого философа, Ханну Арендт, — нет.

Не предупреждая Хайдеггера, она уже летом 1926 года покидает Марбург, уезжает в Гейдельберг, чтобы там приступить к работе над докторской диссертацией под руководством Карла Ясперса. Выбранная ею тема —«Понятие любви у Августина». Особый интерес Арендт при этом проявляет к вопросу, какую роль опыт любви играет для существ, чье бытие всегда и неизменно соотносится с существованием других. Фактически, это переворачивание исходной точки Хайдеггера (149).

AMOR MUNDI

Диссертация Арендт, которую она завершает в 1928 году (стало быть — в то время, когда порой еще тайком встречается с Хайдеггером), обозначает начало ее собственного философского пути, своеобычность и значение которого не умаляются сохраняющейся его глубокой связью с хайдеггеровским творчеством. С этого момента философствование Арендт отличается способностью нащупывать, прояснять и разрабатывать все те сопряженные с событием «ты» экзистенциальные аспекты, к которым Хайдеггер в обители своего мышления должен остаться слеп, если не хочет рискнуть полным изгнанием и бездомностью. Но как раз в такой роли всю жизнь будет видеть себя Арендт: в роли «девушки с чужбины», чье мышление спасительно врывается в чужие дома и футляры, открывая их изнутри, как спустя годы после войны напишет она Хайдеггеру. Как метко формулирует биограф Хайдеггера Рюдигер Сафрански:

На идею «пред-приближения-к-смерти» [38] она ответит философией рожденности; на экзистенциальный солипсизм, рассуждения о том, что «присутствие вообще определяется через всегда-мое (Jemeinigkeit)» — философией плюральности, на критику состояния зависимости от мира обезличенных людей, Man, — любовью к миру, «amor mundi». Хайдеггеровскому просвету она противопоставит философски облагороженную «публичность» (150).

В противоположность Мартину Хайдеггеру Ханна Арендт философски справится с событием их общей любви. Хайдеггер же никогда не найдет существенного места в своем мышлении для демонического вторжения «ты», которое в письмах к Ханне именует экзистенциальным освобождением. Диалогический изъян, который весьма тяготит и ограничивает его философию, а равно и следующий за нею экзистенциализм.

То есть влюбленный Хайдеггер никогда не преодолеет Арендт. Но для Арендт Хайдеггер — кстати, именно таковы его надежды в ранних письмах — с 1925 года становится истоком собственного ее пути.

ЛЕЧЕНИЕ ГОЛОДОМ

В разгар кризисной немецкой осени 1923 года докторант Вальтер Беньямин тоже готов на крайность: «На всякий случай я решил подготовить рукопись, то есть лучше уж пусть меня с позором прогонят, чем я сам отступлю» (151), — пишет он в конце сентября в письме Флоренсу Кристиану Рангу. Так или иначе, после двух с лишним лет поисков и скитаний Беньямин располагает как четкой темой, так и факультетом, который, по меньшей мере, может быть, примет его работу. Пользуясь энергичной протекцией двоюродного деда, тамошнего профессора математики Артура Морица Шёнфлиса, а также друга семьи социолога Готфрида Заломон-Делатура, он провел всю весну 1923 года во Франкфурте, приобщаясь к университетской жизни. Надежда Беньямина, что уже готовое эссе об «Избирательном сродстве» Гёте будет принято в качестве диссертации, быстро оказывается иллюзорной, однако его старания успешны хотя бы в том смысле, что ему удается привлечь на свою сторону литературоведа и германиста Франца Шульца, в качестве покровителя и куратора: Шульц предлагает ему написать работу на тему «Форма барочной драмы», причем особое внимание уделить так называемой Силезской школе. Тема для Беньямина не самая желанная, поскольку он недостаточно знаком и с соответствующим периодом — конец XVII века, — и с соответствующими произведениями и авторами.

Вместо быстрого прорыва предстоит вспахать совершенно новое тематическое поле и прочитать огромное количество литературы.

Но что ему остается? Франкфуртская эстетика в лице профессора Корнелиуса решительно отвергла всякое сотрудничество. Даже поддержка молодого, высокоталантливого докторанта, с которым Беньямин сдружился за эти месяцы во Франкфурте (его имя — Теодор Адорно) не в силах ничего изменить. Таким образом, единственная надежда — профессор Шульц, хотя Беньямин мало знает его лично и не особенно ценит как ученого. «Я уже полностью углубился в рекомендованную Вами работу о форме барочной драмы», — сообщает Беньямин своему новому патрону в октябре 1923 года из Берлина, истерзанного баррикадными боями, отключениями электричества и голодными бунтами. В финансовом плане положение этой поздней осенью более чем критическое. Дора нашла было валютную работу секретаря в зарубежном бюро американского газетного концерна Херста, но уже через считаные недели остается без места. Ненавистная Дельбрюкштрассе, где отец Беньямина после ампутации правой ноги борется со смертью, вновь становится для семьи последним прибежищем. Оттуда Беньямин пишет другу Рангу:

Тот, кто в Германии всерьез занят духовным трудом, находится под серьезнейшей угрозой голода. … Конечно, есть много видов голода.

Но самое ужасное — голодать среди народа, умирающего с голоду. Здесь всё истощает, но ничто не питает. Моя миссия, даже будь она здесь, осталась бы невыполнимой. Вот из такой перспективы я рассматриваю проблему эмиграции. Дай Бог, чтобы она была разрешима (152).

В Германии Беньямины более не видят для себя будущего. Но США, мечту Доры, Беньямин даже не рассматривает. По-английски он не говорит. Палестина, куда осенью 1923 года вместе с женой эмигрирует Гершом Шолем, чтобы занять там должность библиотекаря, тоже не вариант.

Опять-таки, Беньямину недостает познаний в языке и в этом случае. Чтобы выучить иврит требуются месяцы, если не годы интенсивной учебы. На это у него не достает ни времени, ни энергии, ведь прежде всего он хочет довести свою диссертацию до успешной защиты. Тем более что и здесь время тоже поджимает. Заломон-Делатур настоятельно советует подать работу как можно скорее, желательно в пределах ближайших двенадцати месяцев. Только в течение этого срока Шульц как декан будет иметь во Франкфурте особые полномочия. Вдобавок нынешней осенью ходят слухи, что еще молодой, созданный после войны Франкфуртский университет по причине трудностей с финансированием будет либо полностью расформирован, либо присоединен к Марбургскому.