Вольфрам Айленбергер - Время магов великое десятилетие философии 1919–1929 (без фотографий)

Витгенштейн — вообще самый настоящий учитель-практик.

Он постоянно стремится представить объясняемый предмет как можно нагляднее, непосредственно на объекте. В этом плане он отдает особое предпочтение животным, чьи трупы препарирует, а затем вместе с учениками монтирует их скелеты. Материал для этих занятий — трупы сбитых машинами кошек и лисиц — он подбирает на деревенских дорогах, собственноручно потрошит, а костяк потом по нескольку дней тщательно вываривает. Нередко распространяющийся из-за этого в Траттенбахе жуткий смрад вызывает резкое недовольство соседей. Что, однако, не мешает Витгенштейну и во всех других местах своего учительства продолжать подобные проекты. В конце концов, он ведь делает это не ради себя. К тому же отношение деревенских обитателей, не в пример отношению его подопечных, ему глубоко безразлично. Когда бы к нему ни приходили с жалобами, он захлопывает дверь перед носом возмущенных селян и советует им, коль скоро они и вправду не могут выдержать вонь, просто убираться подальше, и лучше всего — навсегда!

ПРИНЦИП ОТВЕТСТВЕННОСТИ

Пусть Витгенштейна считают чудаком, но как деревенский педагог он имеет четкие представления и воспитательные идеалы. Понять, кто ты. Выяснить, чего ты хочешь. Узнать, чту ты можешь. По возможности, избегать откровенной бессмыслицы и логических ошибок. То, о чем можно сказать, можно сказать ясно. Практика бьет теорию. И если здесь, на Земле, вообще надлежит что-то спасать и лечить, то собственную душу, а не весь мир.

Применительно к повседневному общению с четвероклассниками подобная программа не слишком сложна, не элитарна — и не ошибочна. Тем не менее, и как педагог Витгенштейн со своими воззрениями находится в Оттертале почти в изоляции. Хотя он заявляет, что идет — по примеру Толстого — «в народ» и даже намерен спасительно раствориться в его исконно-добродетельной скромности, его преподавание остается отмечено резкой меритократической неуступчивостью. Ему, «наставнику молодежи», важно в первую очередь стимулировать и воспитывать способных, самостоятельно мыслящих и морально устойчивых индивидов. И его особое учительское благоволение всегда принадлежит лишь немногим. Пока Хайдеггер в то же самое время без устали восхваляет исконную мудрость и естественную порядочность шварцвальдских крестьян, провинциальный учитель Витгенштейн видит в окружающих его взрослых людях лишь быдло, личинок, в лучшем случае — людей на три четверти. Витгенштейну импонирует идея «простого народа» — но не реально существующего; ему близка идея учительства — но не та реальная учительская практика, которая и в Австрии быстро меняется в ходе социал-демократических реформ образования. Насколько сильну его отвращение к насаждаемым методам обучения, он ясно показывает в предисловии к «Словарю для народных школ»:

Однако совершенно необходимо, чтобы ученик самостоятельно исправлял свое сочинение. Он должен чувствовать себя единственным автором своей работы и один нести за нее ответственность. Только это самостоятельное исправление позволяет учителю составить себе правильное представление о знаниях и уме ученика. Обмен тетрадями и взаимное исправление работ дает, так сказать, размытое представление о способностях класса.

Из работы ученика А я не хочу одновременно узнать, что умеет ученик В — это я хочу увидеть в работе самого В. И, вопреки иным утверждениям, взаимное исправление отнюдь не дает правильного представления об общем уровне класса (для этого каждому ученику придется исправлять работы всех своих одноклассников, что, разумеется, невозможно) (211). Чтобы получить маломальское представление о степени популярности Витгенштейна в Оттертале, достаточно вообразить себе, как на всегдашних общих обедах в трактире «Золотой олень» он информирует своих коллег о фундаментальной, логически обусловленной, ошибочности тех или иных педагогических реформ. Чисто аргументативно он, вероятно, был прав. Однако в жизни это, как известно, еще не всё. И зачастую даже не самое главное. В особенности — в случае философа, находящегося на запасных педагогических путях. Так что не в последнюю очередь и ведомственные инстанции выражают большие сомнения в его «Словаре». Рецензент, специально приглашенный окружным школьным ведомством, некий господин Буксбаум, приходит к нижеследующему выводу:

С методической точки зрения не может не вызывать беспокойства тот факт, что в предисловии автор упоминает о том, что диктовал словарь своим ученикам. Понимать это следует вполне однозначно: по-видимому, уже знакомые и усвоенные методом ключевых вокабул и не раз записанные слова писались под диктовку для контроля уверенного правописания. … По мнению нижеподписавшегося, в предлагаемой редакции данную книгу едва ли можно рекомендовать школьному ведомству (212).

Снова непонимание. Снова не учебник. Даже на уровне словаря Витгенштейн остался для издательского мира трудным автором. В итоге словарь всё же был напечатан без серьезных изменений. И кстати, довольно скоро — осенью 1926-го, через полтора с лишним года после его составления. Однако слишком поздно для Витгенштейна-учителя.

И человека. Как ранее «Трактат», эта книга тоже будет свидетельством существования, которое ее автор к моменту публикации уже окончательно оставил позади. Точнее, был вынужден оставить позади.

ОБМОРОК

Любителем палочной дисциплины бывшие ученики его всё же назвать не могли. Слишком переменчивы были его настроения, слишком редки вспышки, слишком нерегулярны наказания — обычно раздаваемые при быстром обходе класса щелчки по лбу или удары тростью. И то, чту утром 10 апреля 1926 года сделал или, наоборот, не сделал одиннадцатилетний Йозеф Хайдбауэр, чем он навлек на себя гнев учителя, никто из одноклассников в точности не помнил. Во всяком случае, к числу закоренелых хулиганов Йозеф не принадлежал (он никогда не знал отца, а мать его служила скотницей у крестьянина Пири). Большей частью его вспоминают как мальчика спокойного, рослого, не очень смышленого, а главное, всегда бледного лицом. Через три года после инцидента, который по сей день носит его имя — случай Хайдбауэра, — он, говорят, умер от лейкемии. Вероятно, болезнь подрывала его силы не один год. Кто знает. Так или иначе, на уроке Витгенштейн влепил Йозефу Хайдбауэру пару крепких затрещин — не то чтобы с размаху, но в результате достаточно сильно, поскольку мальчик падает без памяти и несколько минут безжизненно лежит на полу. Витгенштейн немедля прекращает урок, посылает за доктором, относит всё еще не пришедшего в себя ученика в комнату отдыха на третьем этаже школы — и ждет. Когда из расположенного в четырех километрах Кирхберга наконец приезжает врач, Йозеф уже очнулся. Тем временем тут уже находятся его мать и крестьянин Пири, один из богатейших землевладельцев региона, к тому же — опекун. Прямо из коридора приемный отец во всё горло проклинает Витгенштейна как «чудовище» и «дрессировщика», о котором он «заявит» в полицию, чтобы ему навсегда запретили работать в школе. А Витгенштейн? Он поручает Йозефа заботам матери и доктора, уходит из школы через другую дверь, собирает чемодан (собственной мебели и книг у него нет) и на первом попавшемся автобусе уезжает из идиллического Оттерталя. По сути — сбегает (213).