Вольфрам Айленбергер - Время магов великое десятилетие философии 1919–1929 (без фотографий)

Людвиг вычерчивал каждое окно, каждую дверь, каждый оконный шпингалет, каждую отопительную батарею с такой точностью, словно это прецизионные инструменты, и в самых благородных пропорциях, а затем с бескомпромиссной энергией добивался, чтобы всё было исполнено с такой же точностью. Я до сих пор как наяву слышу слесаря, который спросил его по поводу какой-то замочной скважины: «Скажите, господин инженер, неужели вам так важна миллиметровая точность?» Не успел он договорить, как грянуло настолько громкое и решительное «да», что бедняга едва не подпрыгнул от испуга (216).

Витгенштейн-строитель тоже стремится к точнейшему идеалу. Задумать и возвести новую постройку — не этим ли всегда заняты философы? Разве случайность, что Кант в своих трудах упорно говорит об архитектонике разума? Разве гётевский Фауст во второй, собственно философской, части трагедии не становится строителем? Разве венское мышление в эпоху Витгенштейна не стремится со всей неуклонностью к новым «фундаментам» и «базовым предложениям»? Все его таланты и мечты, казалось, в этой новой роли достигли своего активного синтеза: точное математическое планирование соединилось с эстетическими притязаниями, верность в передаче деталей как краеугольный принцип, творческое осуществление замысла в общении с материалами окружающего мира... И всё это, ни много ни мало, с целью обеспечить надежный кров человеку как существу, находящемуся в мире без всякой опоры и основания. В данном конкретном случае Витгенштейн даже не испытывал обычных материальных и, в первую очередь, финансовых ограничений, которые неизбежно сопутствуют профессии архитектора, — Энгельман за много лет «свободного творчества» испытал это на себе!

Во всяком случае, Гретль предоставила своему гениальному брату полную свободу действий. Важно всё — кроме времени и денег. В конце концов — по ее желанию — здание было задумано отнюдь не просто как жилище. Скорее, ему надлежало стать выражением специфического морального и эстетического мироощущения.

Гермина, конечно, была любимой сестрой и наперсницей, но что касается воли к открытой экстравагантности и самоутверждению, то здесь у Людвига куда больше общего с Гретль, хотя он в этом не признается даже себе. С этой точки зрения, выставленное напоказ стремление Витгенштейна к монашескому аскетизму есть не более чем логическая инверсия склонностей его сестры Гретль, у которой с младых ногтей «всё, что ее окружает, должно непременно быть новым и великолепным».

ТОЛЬКО ДЛЯ БОГОВ

При первом же взгляде на постройку, которая доныне осталась — по крайней мере, внешне — без изменений, напрашиваются сравнения со своеобычной формальной структурой «Трактата». Полностью лишенная орнаментов, вилла на Кундмангассе, по словам Гермины, выглядит как «дом воплощенной логики». Дышащее холодом сооружение из каменных блоков — со своими узкими окнами оно производит впечатление скорее загадочной замкнутости, нежели радушной открытости.

Двери огромного холла, напоминающие своим расположением старый дворец Витгенштейнов, пугают своей высотой — как и железные экраны, которые вместо рольставен механически опускаются с потолка, не позволяя заглянуть внутрь. Хотя изнутри дом подкупает совершенной прозрачностью и открытой механикой, например лифтовым тросом, снаружи он выглядит как глубокая тайна, возможное значение которой человек угадывает, но сокрытый за нею вопрос сформулировать не может. Как прежде, так и теперь постройка кажется нереальной на фоне своего окружения, будто одно из тех анонимных учреждений, где Франц К. тщетно искал окончательного разъяснения своего фантастического дела. Если «проживать» действительно означает чувствовать себя в некоем здании уютно, то вилла на Кундмангассе прямо-таки заслуживает названия «антидом». По меткому выражению Гермины, это «скорее обитель для богов, чем … для таких простых смертных, как я».

Обитель богов — в случае Витгенштейна семейное сходство между философским произведением и постройкой и правда поразительно. С одним только исключением, что дом, полностью следующий архитектонике «Трактата», не обладал бы несущим фундаментом или надежной связью с землей, но, словно по волшебству, безмятежно парил бы метрах в пятнадцати над ней без зримой опоры и фундамента. Законы физики в таком случае всё же не соответствуют законам метафизики. Ведь последних не существует. То есть аналогии поставлены четкие мирские границы. И быть настоящим магом даже Витгенштейн мог только как философ, но не как архитектор.

До сих пор по поводу надлежащей стилистической привязки дома на Кундмангассе — классическая школа Лооса, ужй «Баухаус», а то и кубизм, или, как писал Рассел, нечто «вроде Корбюзье»? — спорят точно так же, как о принадлежности «Трактата» к традиционным философским течениям: эмпиризм? логицизм? идеализм? экзистенциализм? Этот спор невозможно завершить осмысленно, ведь личность Витгенштейна, как и его (по сути своей — эстетическое) миропонимание, представляют собой гениальный сплав радикального модернизма и твердокаменного консерватизма, совершенной геометрии и раздражающей диспропорциональности, аргументированной строгости и афористической многозначности, полной прозрачности и мистической сокрытости. Витгенштейн не вписывается ни в одну школу. Ни как учитель, ни как основоположник.

КРУЖОК БЕЗ НАСТАВНИКА

Насколько трудноуловим феномен Витгенштейна, довелось в это же время почувствовать и профессору Морицу Шлику с философского факультета Венского университета. Долгих два года он изучал «Трактат», суждение за суждением, а в середине апреля 1926 года, после целого ряда бесплодных попыток завязать контакт, наконец, собрался с духом и вместе с группой студентов пешком отправился в Оттерталь, чтобы навестить живущего в уединении гения на месте его новой деятельности. Добравшись до цели, участники похода узнают, что опоздали буквально на несколько дней. Витгенштейн более здесь не учительствует, куда он уехал — неизвестно.

Именно в силу своего отсутствия Витгенштейн стал в Вене — как ранее в Кембридже — вездесущей фигурой, чей труд изнутри пронизывает и определяет мышление и исследования самых новаторских умов. Каждый четверг философский авангард Вены собирается в особняке Шлика, чтобы в духе зиждущегося на логике научного мировоззрения сообща работать над глубокой реформой философии и даже всей европейской культуры. Надо раз и навсегда покончить с мнимыми метафизическими проблемами, с мировоззренческими песнопениями об упадке и с религиозно- напыщенными призывами к подлинности. Новый путь разума ведет не через мнения, но через аргументы, не через догмы, но через факты, не через легкомысленные пророчества, но через воспроизводимые эксперименты.