Реймон Арон - Опиум интеллектуалов

В странах народной демократии литераторы и эксперты подписывают резолюции против тех самых людей и событий, которые вызывают гнев их западных коллег: перевооружение Германии, приговор Розенбергам, заговор Ватикана и Вашингтона против мира и т. д. Они сохранили право на возмущение, но в ущерб капиталистическому миру, который у них никогда не было возможности объективно узнать и увидеть. Они говорят «да» окружающей их действительности, они отвергают другую, далекую, тем более что близкая к коммунизму интеллигенция в свободной Европе совершает точно противоположные поступки.

Легко можно обрисовать третий образ – бывшего западного коммуниста или антикоммуниста, который поддерживает те же ценности, что и коммунисты, но осуждает буржуазные демократии, больше приверженные своему идеалу, чем народные демократии. Он подписывает все резолюции – за Розенбергов и против советских лагерей, против перевооружения Германии и за освобождение венгерских, румынских или болгарских социалистов, против марокканской полиции и против подавления мятежа в Восточном Берлине 17 июня 1953 года. Иногда он охотно подпишет резолюцию, например, против советских лагерей потому, что подчиняется логике борьбы и замечает качественное и количественное различие между сталинскими и буржуазными репрессиями.

Я сомневаюсь, чтобы какие-нибудь из трех категорий интеллектуалов – коммунистов из Москвы, коммунистов или прогрессистов из Европы, антикоммунистов из Вашингтона, Лондона и Парижа – были бы удовлетворены своей судьбой. Я сомневаюсь, что советская интеллигенция так же встроена в режим, как это кажется издалека, а французская интеллигенция такая же мятежная, как о ней думают или думает о себе она сама.

Интеллектуалы двух империй – Советского Союза и Соединенных Штатов – отличаются друг от друга, хотя это различие другое, оно связано с режимом, насажденным государством. Им не предлагается ни другая идеология, ни другое государство.

Это кажущееся единодушие не является результатом тех же самых методов и не выражается в тех же самых формах. Американский образ жизни есть отрицание того, что европейский интеллектуал подразумевает своей идеологией. Американизм не выражается системой понятий или предложений, он не знает ни коллективного спасителя, ни завершения истории, ни определяющей причины становления, ни догматического отрицания религии. Он сочетает почитание конституции, уважение частной инициативы, гуманность, внушаемую сильной и нечеткой верой, весьма безразличной к соперничеству церквей (беспокоит только католический «тоталитаризм»), преклонение перед наукой и производительностью. Американизм не содержит ни детальной ортодоксии, ни официальной версии. Этому обучает школа, а общество делает его обязательным. Это и есть, если хотите, конформизм, но конформизм, который редко бывает тираническим потому, что не запрещает свободных дискуссий на темы религии, экономики или политики. Без сомнения, конформист, симпатии которого связаны с коммунизмом, чувствует тяжесть коллективного осуждения, даже при отсутствии репрессий. Человек не должен подвергать сомнению образ мыслей или институтов, которые считаются неотъемлемой частью национальной идеи, не становясь подозрительным преступником против патриотизма.

Советская идеология, по-видимому, есть точная противоположность американской не-идеологии. Она представляется связанной с материалистической метафизикой. Она внушает очевидную зависимость между повседневным чувством меры и последним предназначением человечества. Она оформляет теоретически все виды практической деятельности тогда, как американцы склонны к практическому доказательству реальности принятых решений, даже духовного порядка. Именно государство провозглашает доктринальную истину и внушает обществу, что именно оно каждое мгновение формулирует версию учения, государство ставит себя выше законов, предоставляя полную свободу полиции, а Соединенные Штаты продолжают бережно хранить и уважать главенство судебной власти.

Невольно возникает вопрос: а соответствует ли марксистская идеология, пришедшая из Западной Европы, особенностям советского строя? Если отвлечься от интерпретативной схоластики, то останутся только составные части национальной идеологии: пятилетние планы, «кадры решают все», функция авангарда, выбор элиты, коллективная обработка земли, положительный герой, образ нового порядка. Эта идеология была бы основой для России, вышедшей скорее из революции, чем из умозрительных построений молодого Маркса. Представим также чисто американскую идеологию, которая будет выражать особые свойства экономики и общества Соединенных Штатов: культ успеха, личную инициативу, умение работать в группе, моральные нормы и гуманитарную деятельность, жесткость конкуренции и ощущение принятых правил, отказ от экзистенциальной тоски, сведение всех ситуаций к технически решаемым проблемам, традиционная неприязнь к власти и монополиям, принятие как факт милитаристского государства и огромных корпораций и т. д.

Встраивание экспертов в США и в России неизбежно следует за условиями исследований. Физиков использовали в лабораториях крупных капиталистических компаний, советских государственных монополиях или в Агентстве по атомной энергии. Они работают сообща, подчиняясь требованиям военной тайны, являются наемными работниками, в России они намного чаще, чем в США, становятся высокопривилегированными людьми, они потеряли независимость любителей или свои либеральные профессии. В капиталистических демократиях такие эксперты, как врачи, юристы, еще сопротивляются. Подчинение экспертов предприятиям, которые их нанимают, завтра будет отличительным свойством всех стран индустриальной цивилизации.

Коллектив ставит приобретение полезных знаний выше поддержки культуры. А те, кто еще вчера был работником культуры, сегодня становятся кем-то вроде экспертов. В Советском Союзе, как и в США, управление людьми зависит от науки и техники. Специалисты по редактированию, рекламе, предвыборным технологиям, информатике, психотехнике обучают говорить, писать, организовывать работу так, чтобы сделать людей довольными, возмущенными, пассивными, жестокими. Психология, являющаяся основой их ремесла, не обязательно материалистическая, типа рефлексологии академика Павлова. Она не только учит создавать из людей массы с заранее определенными реакциями, но, скорее, формирует незаменимых личностей.

Отстранение культуры техникой вызывает бунт литераторов и создает впечатление изоляции. Строгая специализация вызывает ностальгию по другому порядку, когда интеллектуал будет интегрирован в коммерческое предприятие не в качестве наемного работника, а в качестве мыслителя в человеческом коллективе.