Йоран Терборн - Города власти. Город, нация, народ, глобальность

Немного позднее высотки в 20 этажей и выше стали популярным жильем для среднего класса в Восточной Азии, и не только в таких перенаселенных городах, как Гонконг и Сингапур, но и в национальных столицах, испытывающих острый дефицит жилья из-за миграции из деревень, таких как Сеул. Несмотря на некоторые неудачи, жизнь в высотных домах в Сеуле стала привлекательной для среднего класса в силу их новых «западных» удобств: центрального отопления, ванных и унитазов, практичных кухонь, жилых комнат в американском стиле и европейских удобств прилегающих районов, таких как детские сады, школы, игровые площадки и магазины. Олимпийская деревня 1988 г. стала модным образцом [626]. Из Восточной Азии отдельно стоящий высотный кондоминиум распространился на восток и на запад. Из 25 самых высоких завершенных зданий в мире (на начало 2016 г.) пять были жилыми: два в Соединенных Штатах и три в Объединенных Арабских Эмиратах. Самое высокое здание в Западной Европе – лондонский Shard – частично тоже является жилым [627].

Один урок, который из всего этого можно извлечь, состоит в том, что архитектура не может победить социологию. Скорее, архитектура – это и есть социология в камне. Другой состоит в иронии архитектурного модернизма. Самый радикальный конструктивизм кончил тем, что стал поставщиком любимых форм власти корпоративного капитала. Его политические амбиции, направленные на изменения в обществе, были дискредитированы под тем предлогом, будто он плодил отщепенцев. Третий урок заключается в том, что архитектура – неотъемлемая часть глобального момента в городах.

Контекст и эмпирика: битва за Лондон

Хотя мы можем разглядеть и динамику капиталистического развития, и исторические события, ставшие его предпосылками, наступление актуального глобального момента в истории городов не было ни следствием естественной эволюции, ни предрешенным исходом. Его судьба решалась в позиционных боях. Лондон был ключевой ареной, Токио – потерпевшим неудачу пророком; поворот в Нью-Йорке склонил чашу весов.

В 1980-х годах Япония, казалось, шла к тому, чтобы стать ведущим игроком мировой экономики [628]. На фоне полных эйфории ожиданий лихорадочно верстались планы городского развития, согласно которым Токийский залив предполагалось превратить во что-то вроде городского водоема, а сам Токио позиционировать в качестве глобального города. Главный архитектор Токио Кэндзо Тангэ рисовал большие и смелые проекты обустройства Токийского залива, не имевшие аналогов в других городах. Токио в 1980-е годы поднялся в результате бума недвижимости, а премьер-националист Ясухиро Накасонэ и губернатор Сюнъити Судзуки называли его «мировым городом», «который будет вести мир вперед» [629]. В конце концов из этого мало что вышло, поскольку в начале 1990-х годов Япония погрузилась в экономическую стагнацию, больнее всего ударившую по Токио, хотя кое-какие результаты все-таки были достигнуты.

В 1970-е годы Нью-Йорк находился в тяжелейшей ситуации, над городом нависла угроза банкротства. После 1977 г. он сумел выбраться из финансовой западни, и в городе снова начался рост, как экономический, так и демографический, подстегиваемый финансами и недвижимостью. Этот резкий поворот на 180 градусов явился первой крупной победой постиндустриального финансового капитализма, который был также способен поддержать бурлящую городскую культуру. Он задал повестку для будущих кандидатов в мировые города. Его политический контекст был определен на национальном уровне президентством Рейгана, а не большой битвой на уровне города.

Почему Лондон? В конце концов, он был бывшим мировым городом, даже в период после Второй мировой войны управлявшим крупнейшей империей на планете, в которой солнце никогда не заходило, а заработная плата никогда не росла (Элис Эмсден). Даже потеряв большую часть империи, Лондон оставался глобальным центром финансовых сделок. Однако его нельзя было свести к финансовой квадратной миле, Сити. Он был еще и столицей сложного национального общества и государства, первой и наиболее развитой в промышленном отношении страны в мире, в которой властвовала олигархия. Эта олигархия глубоко впитала монархические и аристократические нравы и манеры. Из своих загородных домов она управляла оживленной современной столицей, спланированой знатными землевладельцами, которые ею и владели.

Кульминация капиталистического индустриализма пришлась примерно на 1970 г., если судить по пропорции населения, занятого в промышленности в ключевых богатых странах. Как и предсказывал Маркс, пик индустриального капитализма стал также пиком рабочего движения, если судить по численности членов партии, явке на выборах и членстве в профсоюзах. Социалистической революции не произошло, но у власти были лейбористские правительства, проходили крупные и успешные забастовки. Проблема заключалась в том, что время лейбористов и организованного труда заканчивалось. Экономическая история должна была вот-вот повернуть свой ход к деиндустриализации в центрах капитализма, серьезно ослабившей промышленное ядро рабочего класса. Назревали условия для капиталистического реванша. Маргарет Тэтчер пообещала стать ангелом смерти для профсоюзного движения и лейбористов. Большую услугу ей оказали распри среди промышленников, а самое главное – британская электоральная система, дававшая Тэтчер абсолютную власть, хотя ее поддерживало не более трети электората.

Лондон никогда не был силен движением промышленных рабочих, в отличие от Берлина или центров британского Севера [630], а его политические предпочтения постоянно менялись. В нем был весомый контингент синих воротничков, который в 1970-е и 1980-е годы быстро сокращался, порождая структурную безработицу. Частью этого экономического изменения явилось закрытие доков на востоке города в связи с внедрением новой контейнерной технологии. В 1967 г. были закрыты доки East India, затем, в 1982 г., закрылись Royals, последние из работавших доков [631]. Безработица выросла еще больше.

В 1980-е годы Лондон стал городом растущих социальных проблем. Но это был также период зрелости «свингующего Лондона» 1960-х: мультикультурный, многонациональный, сексуально многообразный, с новыми левыми, он вышел за пределы своего первоначального центра в Сохо и окреп в ходе многочисленных кампаний. В 1982 г. лейбористы получили большинство в Большом совете Лондона, который представлял собой недавнюю (1965 г.) уступку центрального правительства городской демократии, и коалиция новых левых под динамичным руководством Кена Ливингстона взяла власть в свои руки. У Большого совета Лондона было мало полномочий и ресурсов, но он пытался героически компенсировать эту нехватку своими идеями, символическими проектами и гражданской ангажированностью.