Йоран Терборн - Города власти. Город, нация, народ, глобальность

Так как разработчики общего индекса конкурентоспособности городов – просвещенные ученые, а не сугубо практичные бизнесмены или бизнес-идеологи, он включает ряд пунктов, напрямую не связанных с капиталистической прибыльностью. Поэтому для цели рассмотрения капиталистической власти, которую мы себе поставили, нам придется искать что-то другое [659]. Лучший показатель, который мне удалось найти, был разработан организациями, свято верующими в ничем не ограниченный капитализм, – Фондом американского наследия и «Wall Street Journal»: это «индекс экономической свободы» [660].

Здесь я буду использовать две составляющие из десяти. Одну мы можем назвать капиталистической открытостью: это средний показатель свободы торговли, свободы инвестиций и финансовой свободы, как их понимают авторы. Вторую я буду называть свободой от налогообложения, хотя его оригинальное название «фискальная свобода». Своего максимума он достигает там, где налогов нет вовсе [661]. Следует отметить, что оба этих индекса отсылают к целым странам, а не только к их столицам, но так уж организован современный глобальный капитализм, хотя отдельные города и могут предлагать специальные налоговые льготы и услуги.

Сначала мы рассмотрим то, насколько глубоко щупальца глобального капитализма проникли в столицы национальных государств, выяснив, каковы их результаты по двум наборам переменных: глобальной капиталистической связанности и глобальной капиталистической власти.

Европейские национальные столицы все еще находятся в центре глобальной капиталистической сети, составляя 20 из 25 столичных городов. Для сравнения: в списке только девять азиатских столиц, три латиноамериканские, одна североафриканская/арабская и ни одной из Африки южнее Сахары. Из последних лучшие результаты у Найроби с индексом 0,2. (Среди нестоличных городов в Африке южнее Сахары Йоханнесбург получил 0,442, а Лагос 0,211.) Специальные политические столицы не слишком включены в сеть мирового капитализма. Лучше всего результаты у Вашингтона с индексом 0,403, за ним следуют Оттава с результатом 0,284 и Веллингтон с 0,247, далеко обогнавшие Анкару, Бразилиа, Канберру, Исламабад, Преторию и Гаагу. Абуджа и Астана даже не попали в список. Вашингтон – четвертый город с наибольшей глобальной связанностью в США после Нью-Йорка, Лос-Анджелеса и Хьюстона.

Степень проникновения капитализма в посткоммунистические столицы впечатляет: в Европе четыре из них превосходят по этому показателю Берлин и Рим, еще шесть – Лиссабон. Но надежность данного индекса порой неочевидна: так, Ханой (0,314) оказался более интегрированным в глобальный капитализм, чем Сиэтл или Детройт [662].

Свобода движения капитала в столицах ярко выражена в Европе. Из девяти столиц с наивысшими показателями (более 0,80) шесть европейские, причем самый высокий результат показал Лондон. Возможно, удивительнее то, что большая свобода движения предоставляется капиталу в столицах государств всеобщего благосостояния, таких как Стокгольм, Вена и Берлин, больше чем в Вашингтоне. Капиталисты также сталкиваются с бÓльшим числом барьеров в Токио, Париже и Брюсселе. Если соединить вместе два индекса столичной власти, идеальным капиталистическим городом окажется Сингапур, несмотря на его вполне государственный капитализм, за ним последуют Прага, Будапешт, Дублин, Сантьяго и Варшава. Лондон не достигает верхней позиции по объединенным индексам из-за своих налогов, хотя он и предоставляет больше свободы от налогообложения, чем все западноевропейские города, за исключением Дублина.

В текущем глобальном моменте репрезентация власти в городе получает три основных стилевых выражения – это вертикальность, новизна и эксклюзивность . Вертикальность небоскребов стала символом глобальных устремлений, тоски по мировой власти или, по крайней мере, мировому престижу. Сегодняшние небоскребы – аналог больших широких проспектов глобального национализма конца XIX в. Это не вертикальность жилья, хотя часть небоскребов является жилой и доля жилья продолжает расти, а вертикальность роскоши, богатства и власти. Небоскребы невероятно дорого строить. Те, кто их строит, сообщают миру, что у них есть на это средства. Кроме того, в растущих городах с высокими ценами на землю эти здания, в которых на квадратный метр земли приходится большая полезная площадь, очень прибыльны – если площади в них могут продаваться или сдаваться в аренду, что бывает далеко не всегда.

Вопреки современным шумным кампаниям, мировые города отнюдь не всегда бывают инкубаторами инноваций (и электронная, и биомедицинская революция зародились не в городах), но они – узлы новизны, к которым тяготеет все новое, а также богатство, порождаемое инновациями, так что они становятся их витриной. С точки зрения городского пейзажа новизна – это прежде всего новые фирмы и торговые районы. Здесь мы будем разбирать новизну в ее связи с вертикальностью. Но мы также обратим внимание на строительство новых, не национальных, достопримечательностей глобалистского города и их значимость для новой национальной иконографии.

Эксклюзивность – третья отличительная черта глобального городского момента. Не в том смысле, что города становятся закрытыми, так как в них все равно велик спрос на низкооплачиваемый «обслуживающий класс», а также на новые амбициозные таланты: «эксклюзивность» означает в данном случае разделение города на эксклюзивные сегменты. Самым главным инструментом является огораживание, но нерегулируемое рыночное ценообразование в растущих городах тоже вполне эффективно в этом отношении.

25 апреля 2003 г. группа Mori Building, занимающаяся недвижимостью, проводила выставку в честь открытия девелоперского проекта «Роппонги Хиллз» в башне Mori в Токио. Лейтмотивом выставки стал «глобальный город», на ней был представлен ряд макетов международных городских ландшафтов с целью «показать, в каком направлении устремились глобальные города, развивавшиеся под девизом “Вертикальный рост: вперед в небо”». Выставка была частью программных амбиций, высказанных президентом и генеральным директором фирмы Минору Мори: «Мы должны превратить густонаселенный горизонтальный Токио в вертикальную городскую зону» [663].

Если учитывать сказанное нами выше о том, что небоскребы строились, чтобы максимизировать прибыли в городском строительстве, а также как знак претензий капиталистов на публичную власть и престиж, история высотных зданий дает нам картину примечательного глобального сдвига в таких претензиях. В 1940 г. все 100 самых высоких зданий в мире располагались в Северной Америке (читай: Соединенных Штатах). К середине 1950-х годов были возведены некоторые дополнения: семь в Москве, самыми высокими из которых являлись 240-метровое здание Московского государственного университета и 206-метровая гостиница «Украина» [664], построенный по инициативе СССР 231-метровый Дворец культуры и науки в Варшаве и башня страховой корпорации «Торре Латиноамерикана» в Мехико (182 м). Также отдельные башни высотой более 140 м существовали в Сан-Паулу и Буэнос-Айресе. Накануне современной волны глобализации 1980–1990-х годов доля Северной Америки (преимущественно по вине США, хотя и не исключительно) снизилась до 81 % и 80 %. Затем произошел резкий поворот – в 2000 г. она упала до 50 %, в 2010-м – до 30 %, а в 2015-м – до 17 % [665].