Йоран Терборн - Города власти. Город, нация, народ, глобальность

Третий аспект Москвы и соцреалистической власти не слишком проработан в научной литературе. Однако можно заметить поразительное совпадение между, с одной стороны, дорогостоящими, орнаментальными, роскошными и монументальными сооружениями соцреализма и откровенным сталинским поворотом от жесткой экономии в 1935 и 1936 гг. – с другой. Еще в 1931 г. Сталин раскритиковал «леваческий» эгалитаризм и выступил за большую дифференциацию заработной платы. В ноябре 1935 г. в речи стахановцам он заявил, что «жить стало веселее». После травматического рывка индустриализации и голода, вызванного сопротивлением коллективизации в сельском хозяйстве, пришло время – для элиты рабочих и партийных функционеров среднего уровня – наслаждаться жизнью [524]. Этот поворот не был капитализмом в стиле Дэн Сяопина, однако он соответствовал недавнему подъему прогрессистской элиты, работающей исключительно на государственных постах и возникшей из-за массового распространения высшего образования за несколько пятилеток. В силу террористических «чисток» эта прослойка быстро поднималась как в партии, так и в государстве. Сталинская доктрина говорила ее представителям, что они заслужили своих (мимолетных) увеселений, элегантного жилья, икры и шампанского.

Очевидно, что именно эти люди были основными выгодополучателями грандиозных, крайне дорогостоящих, но высококачественных (по тогдашним стандартам) зданий, которые имели репрезентативную функцию, – многоквартирных комплексов с полным обслуживанием, роскошных гостиниц с барами и ресторанами, не менее роскошных магазинов на улице Горького и разнообразных объектов коммунальной инфраструктуры, которыми могли пользоваться как студенты, так и преподавательский состав знаменитого Университета им. М.В. Ломоносова [525]. Образцовые соцреалистические улицы и многоквартирные дома стали признаком формирования новой прогрессистской элиты – ударников-стахановцев, инженеров, управленцев, ученых и лояльных художников, т. е. элиты, созданной сталинской модернизацией сверху.

За фасадом этой новой Москвы скрывалось жилье среднего рабочего, тем самым еще больше подтверждая новую иерархическую структуру власти. По данным Колтона, гарвардского политолога и историка Москвы, «средняя семья в сталинской Москве» проживала в одной комнате в коммуналке [526]. Судя по всему, в 1960 г. 60 % москвичей жили в коммунальных квартирах [527].

Восточноевропейская рецепция и изменения

В период с 1945 по 1950 г. Москва была Меккой коммунистов со всего света, гордящихся победами Красной армии над фашизмом и воодушевленных ими. СССР, как и в первую пятилетку, которая проходила на фоне капиталистической Великой депрессии, оказался привлекательным примером для всех левых сил, не ограниченных часто небольшим ядром профессиональных коммунистов. В какой именно мере – оценить невозможно: повсюду были антикоммунисты, в том числе вооруженные и продолжающие воевать с коммунистами в Польше, не считая немецких нацистов в Прибалтике и на Украине. Моя задача здесь не в том, чтобы углубиться в послевоенную историю Восточной Европы, а в том, чтобы восстановить контекст рецепции урбанистических сигналов, поступавших из Москвы.

В восточноевропейской архитектуре и урбанизме присутствовало сильное течение левого модернизма, которое участвовало в довоенном движении Международного конгресса современной архитектуры. Особенно это относилось к Восточной Германии, родине Баухауса, а также к Чехословакии, Польше, Сербии/Югославии. Неудивительно, что первые этапы восточноевропейской реконструкции часто проходили под знаком модернизма, хотя тогда же приоритет начали отдавать и национально-исторической реконструкции – например, был восстановлен Старый город Варшавы и реконструирована историческая Унтер-ден-Линден в Восточном Берлине.

Ожесточение холодной войны в 1948–1949 гг., разгром вооруженными силами прокоммунистического антифашистского движения в Греции, (мирная) коммунистическая революция в Чехословакии и расхождение в позициях четырех держав, управлявших Берлином, – все это создало водораздел, который прошел по всему миру, но глубже всего оказался в Европе. Не избежали его и архитектура с урбанизмом. СССР, сумевший все-таки одержать победу, несмотря на ужасные потери и разруху, считал, что самому его существованию угрожают практически не пострадавшие США, к тому же вооруженные ядерным оружием. Идеей, которую теперь стремился внушить СССР, была уже не всемирная революция – надежда левого модернизма, – а мир и национальная безопасность. «Мы против баухауса, поскольку функционализм является вершиной империалистического космополитизма», – заявил главный восточногерманский архитектор Курт Либкнехт, добавив к этому характерный комментарий: такие люди, как Гропиус и ван дер Роэ, решили остаться в США [528].

Новая линия (социалистическая по содержанию, национальная по форме) была утверждена в 1949–1950 гг. с типичным сталинским ожесточением, поддержанным разными людьми и факторами – стремлением Советов причесать всех под одну гребенку; некоторыми лидерами с особыми урбанистическими интересами, такими как партийные руководители Восточной Германии и Польши Вальтер Ульбрихт и Волеслав Берут; главным венгерским политруком по культуре Йожефом Реваи; а также, если рассматривать повседневный рабочий контекст, группой вернувшихся из СССР послевоенных архитекторов, которые получили важные посты в городском планировании: Либкнехтом в ГДР, Эдмундом Гельдцамтом в Польше и Имре Перени в Венгрии.

Однако было бы неправильно считать, что облик восточноевропейских коммунистических столиц был попросту навязан советским экспортом. Было и два других ключевых элемента: страсть ко всему советскому в среде местных коммунистов и послевоенные городские параметры.

18 декабря 1948 г. отмечалось 70-летие Сталина. Все руководители мало-мальски значимых коммунистических партий праздновали эту дату в Большом театре в Москве. В честь юбилея было преподнесено несколько монументальных даров: Восточный Берлин подарил Шталин-Аллею; мэр Будапешта переименовал в честь Сталина главную улицу города, проспект Андраши; Прага, Будапешт и Бухарест пообещали поставить огромные статуи Сталина; многие города в Болгарии, Румынии, Восточной Германии и других странах были названы именем Сталина, и то же самое произошло с готовым к сдаче варшавским Дворцом культуры и науки. Следует отметить, что источником всех этих предложений был не СССР, да и из московской модели они напрямую не вытекали. Хотя в Москве имелись некоторые районные памятники великому вождю, а после войны ходили идеи построения довольно-таки чудовищных памятников, в городе не было ни показательной статуи Сталина, ни аллеи Сталина. Главная улица Москвы носила имя Максима Горького.