Александр Замятин - За демократию: местная политика против деполитизации

То же самое происходит с формулировками опросных анкет и способом интерпретации ответов. Например, в доказательство патернализма советского человека левадовцы приводят следующие результаты: 4% считают, что «Наше государство дало нам всё, никто не вправе требовать от него что-то ещё», 11% согласны с утверждением «Государство даёт нам немало, но можно требовать и большего», 8% утверждают «Государство даёт нам так мало, что мы ничем ему не обязаны», целых 33% считают, что «Наше государство сейчас в таком положении, что мы должны ему помочь даже идя на жертвы», и наконец, всего 32% согласны с тем, что «Мы должны стать свободными людьми и заставить государство служить нашим интересам».

По мнению авторов, первые четыре варианта «явно обозначают патерналистские позиции», о которых свидетельствует в том числе слово «требовать». И лишь слово «заставить» характеризует настоящего гражданина. Помимо интерпретации сомнения вызывает и то, из каких соображений авторы исследования формулировали именно такие варианты ответа, и почему четыре из пяти вариантов посвящены патернализму.

Далее, например, желание людей иметь в 1988 —1990-х годах пусть небольшой, но твёрдый заработок интерпретируется как «убого-распределительный выбор беспомощного перед „государственной заботой“ человека». Местами текст монографии буквально ничем не отличается от ходовой демофобской публицистики того времени: «Семья в тоталитарном обществе – единица потребительская, а значит ячейка структуры всеобщей иждивенческой зависимости».

В какой-то момент левадовцы просто перестают делать вид, что занимаются социологическим исследованием, и переходят к прямой дегуманизации россиян, которым они отказывают в способности выносить моральные суждения:

«Мы имеем дело с двойным набором причин моральной несостоятельности российского общества: первое – эффектом разложения морали (развращением) под действием репрессивных структур тоталитарного, а затем – авторитарного и коррумпированного государства и, во-вторых, неразвитостью, не модернизованностью низовых и провинциальных слоёв и зон населения, „недоморалью“ населения, сохранением полуразрушенного этического традиционализма, отсутствием универсалистских представлений» 25 25 Гудков Л. Человек в неморальном пространстве: к социологии морали в посттоталитарном обществе // Вестник общественного мнения, №3—4 (116) июль-декабрь 2013. С.135. .

В социальных науках подобные идеи попадают под категорию социал-дарвинизма и уже давно не воспринимаются всерьёз в академическом мире. Все упомянутые претензии к теоретической и методологической состоятельности исследования левадовцев хорошо известны в российском научном сообществе, но выражаются они чаще в очень умеренной критике: «метод, которому авторы ставят в заслугу „твёрдую“ эмпирическую базу, оказывается именно как метод достаточно бедным, поскольку питается только из источника опросов общественного мнения, скудость которого компенсируется (внушительным, но не производным от используемого метода) богатством воображения и жизненного опыта толкователей. Собственный жизненный опыт становится источником „типичных“ примеров, иллюстрацией и подтверждением которого воспринимаются количественные данные» 26 26 Габович М. К дискуссии о теоретическом наследии Юрия Левады // Воспоминания и дискуссии о Юрии Александровиче Леваде. Москва: Издатель Карпов Е. В., 2010. С.362. .

Таким образом, левадовский homo sovieticus изначально был идеологемой, изобретённой в качестве костыля для провалившейся теории модернизации и впитавшей в себя демофобию позднесоветской интеллигенции. Сами левадовцы иногда вполне откровенно описывают свои мотивы:

«… после первых лет реформ в России всё сильнее и сильнее проступали консервативные или реставрационные тенденции… одним из важнейших обстоятельств, блокирующих возможности изменений, трансформации системы социальных, политических или экономических отношений, являлся сам тип человека… Именно этот тип человека стерилизует довольно слабый потенциал реформ, противостоит тем группам или общественным силам, которые декларируют свою приверженность к либеральным и более гуманным формам общества» 27 27 Гудков Л. «Советский человек» в социологии Юрия Левады // Общественные науки и современность, №6, 2007. С.22. .

Означает ли это, что всё исследование Левады является фальсификацией и его выводы нужно прочитывать с точностью до наоборот: «советский человек» является ответственным, моральным и предприимчивым? Конечно, нет. Речь идёт о том, что сама постановка задачи выявления особого культурно-антропологического типа, который непременно окажется вырожденческим, ложна и говорит больше об авторах, чем об обществе. Если же мы всерьёз хотим что-то понять про мировоззрение и жизненные стратегии людей из последнего советского поколения, то можно обратиться, например, к работе Алексея Юрчака «Это было навсегда, пока не кончилось». Юрчак показывает среди прочего, что за фасадом мнимого, манипулируемого коллективизма в позднем Советском Союзе скрывалось тотальное неверие в любые коллективные практики. Именно разобщение, распад общества на атомы станет важнейшей характеристикой общества в новой России.

АТОМИЗАЦИЯ ВМЕСТО КОЛЛЕКТИВИЗАЦИИ

Нельзя сказать, что политический скепсис Кончаловского и левадовцев совсем лишён оснований. Мы действительно живём в довольно незрелом обществе с драматическим прошлым. Вместе с тем современные социальные исследования показывают нечто противоположное тому, в чём стремятся убедить нас сторонники теории об отсталом народе. Возможно, наиболее проницательные для нашей проблемы выкладки и обобщения предлагает социолог Григорий Юдин.

В своей лекции 28 28 Четвертая лекция цикла «Мифы российского общества», Фонд Егора Гайдара, 27 ноября 2018. , посвящённой мифу о российском патернализме, Юдин показывает, что, вопреки распространённому мнению, Россия сегодня – одна из наиболее индивидуалистических стран в европейской части мира. Он приводит данные European Social Survey 29 29 Магун В. С., Руднев М. Г., Шмидт П. Европейская ценностная типология и базовые ценности россиян // Вестник общественного мнения. Данные. Анализ. Дискуссии. 2015. Т. 121. №3—4. С. 74—93. , по которым 26% россиян привержены сильной индивидуалистической ориентации, тогда как в Германии этот показатель составляет 14%, в Польше – 13%, а в Нидерландах вообще только 7%. В целом на индивидуализм в России ориентированы 54% людей по сравнению с 45% в Испании, 34% в Швеции и 26% в Германии.

Для объяснения этих неожиданных показателей Юдин предлагает посмотреть на сопутствующие им характеристики нашего общества: упадок гражданского участия, неверие в коллективные действия, низкое межличностное доверие и значительное экономическое неравенство. Не нужно быть специалистом, чтобы видеть, насколько слабо развиты в России институты коллективной жизни. В политике это выражается в крайне низкой явке на выборах и маргинальном положении местного самоуправления. В трудовой сфере то же самое относится к роли профессиональных ассоциаций и профсоюзов. По данным European Social Survey от 2018 года, лишь 6% людей в России принимали участие в общественных организациях. Для сравнения, во Франции это 15%, в Германии – 31%, в Финляндии – 39%. Низкое коллективное участие сопровождается низким доверием к людям вообще (так называемое обобщённое доверие). В России лишь 32% людей ожидают от окружающих честности (оценки 7—10 по десятибалльной шкале), тогда как во Франции – 46%, в Германии – 50%, а один из лучших показателей в Финляндии – 71%.