Александр Замятин - За демократию: местная политика против деполитизации

Гэллап видел в своей технологии способ преодолеть технические трудности на пути к высшей форме демократического правления – правлению общественного мнения. Поэтому он называл опросы выборочными референдумами (sampling referendum), имея в виду, что в основу политического управления теперь возможно заложить постоянные экспресс-опросы по любым темам. В 1942 году, суммируя опыт первых лет исследований, он прямо писал о том, что Брайс не мог знать «возможностей выборочных опросов. Он не понимал, что опрашивая несколько тысяч человек из отобранных с помощью научных методов страт, можно узнать с высокой точностью позиции пятидесятимиллионного электората» 57 57 Там же. С.182. . Сам Гэллап прожил достаточно долго 58 58 До 1984 года. , чтобы проверить силу своего пророчества.

«ОБЩЕСТВЕННОЕ МНЕНИЕ НЕ СУЩЕСТВУЕТ»

Вопреки укоренившемуся в России представлению о социологии организацией опросов и развитием их технологий занимались медиа-менеджеры, журналисты, маркетологи и даже военные, но почти никогда социологи. Ирония здесь ещё и в том, что первую убедительную отповедь мечтам об опросной демократии дала именно социология.

В 1973 году вышла статья французского социолога Пьера Бурдье, которая так и называется «Общественное мнение не существует» 59 59 Бурдье П. Социология политики. М.: Socio-Logos, 1993. . Бурдье замечает, что фундаментальная проблема опросов заключается отнюдь не в технических деталях репрезентативности выборки и даже не в хитрых наводящих вопросах анкет, но в том, что за фасадом непредвзятого исследования общества по его количественным артефактам всегда скрывается политический интерес заказчика: «Зондаж общественного мнения в сегодняшнем виде – это инструмент политического действия; его, возможно, самая важная функция состоит во внушении иллюзии, что существует общественное мнение как императив, получаемый исключительно путём сложения индивидуальных мнений, и во внедрении идеи, что существует нечто вроде среднего арифметического мнений или среднее мнение».

Повсеместные публикации результатов опросов заставляют нас поверить в существование некоторой всегда существующей общей воли, которую необходимо лишь измерить хорошо настроенным «термометром» и претворить в жизнь. Бурдье называет это «эффектом консенсуса» и замечает, что он помогает затушевать наличие неравенства между разными группами в обществе. С помощью опроса можно выяснить, что 85% людей в стране любят свою работу, а 56% вообще работают не ради зарплаты 60 60 Реальный опрос ВЦИОМ, май 2019 года. , но что это говорит нам о напряжении между микроскопическим привилегированным классом топ-менеджеров и массой наёмных работников, сводящих концы с концами?

Одним из способов достижения эффекта консенсуса, по Бурдье, является скрытое допущение о том, что у любого респондента уже есть мнение по всем заданным вопросам. На деле заказчики опросов чаще всего интересуются проблемами, которые чужды многим опрашиваемым. Важно, что отказ от ответа чаще всего никак не интерпретируется, при этом хорошо известно, что около ¾ потенциальных респондентов отказываются общаться с полстерами 61 61 См. Рогозин, Д. М. Насколько корректен телефонный опрос о Крыме: апостериорный анализ ошибок измерения // Мониторинг общественного мнения: экономические и социальные перемены. 2014. №2. С.4—25. . Бурдье замечает, что вероятность наличия у респондента проработанного мнения по тому или иному вопросу тем больше, чем больше возможностей у опрашиваемого влиять на предмет вопроса. Если вы спрашиваете людей на улице об их отношении к монетарной политике Центробанка, то не стоит ожидать хоть какого-то ответа, потому что к управлению кредитно-денежными процессами в стране допущены считанные десятки людей, тогда как почти у всех остальных вообще нет никакого опыта размышления об этом.

Загвоздка в том, что позиция по любому политическому вопросу всегда предполагает дискуссию, спор и конфликты. В силу самой природы общественного блага индивидуальное отношение к нему может родиться только в результате коллективных действий и обмена мнениями с другими. Если вы никогда не задумывались всерьёз о западных санкциях и отечественных контрсанкциях и не обсуждали их с другими людьми, потому что это не входит в круг ваших повседневных забот, то вопрос об отношении к ним будет для вас глупой проверкой на знакомство с позицией государственной пропаганды, которая подаёт этот вопрос как важный. В этом случае какой бы то ни было ответ вряд ли можно считать вашей политической волей. Так же работает упомянутый выше гипнотический эффект от обнародования выразительных рейтингов президента: через них вы узнаёте о том, что мы думаем о президенте, а если вдруг вы лично ничего не думаете или думаете иначе, то в силу этого гипнотического эффекта, вы будете считать, что вы ошибаетесь.

Всё сказанное не означает, что опросы и количественные методы вообще не могут давать нам полезную информацию об обществе. Могут. Нужно лишь помнить, что между простыми количественными артефактами и их интерпретацией есть зазор, а первое не имеет смысла без последнего. В конечном счёте, говорит Бурдье, опросы пытаются зафиксировать одним махом мнения принципиально разной природы: с одной стороны, взгляды, сформированные вокруг системы в явном виде сформулированных интересов, с другой – плохо артикулированные навязанные предпочтения. Трюк заключается в том, что проблематику исследований общественного мнения задают представители первой группы.

ПЛЕБИСЦИТАРИЗМ ВМЕСТО ДЕМОКРАТИИ

Идеологи опросной демократии утверждали, что чем пластичнее политическая машина ведёт себя под действием общественного мнения, тем сильнее наш политический порядок приближен к демократическому идеалу. С этой точки зрения опросы справляются с репрезентацией народной воли гораздо лучше, чем выборы. Они даже имеют определённое преимущество перед референдумами: в последних сложно добиться стопроцентной явки, в то время как опросы позволяют получить полную картину распределения мнений с низкой погрешностью.

В чистом виде опросная демократия так и не была нигде опробована. Однако сегодня некоторые режимы успешно эксплуатируют плебисцитарную силу опросов для поддержания своей демократической легитимности. Как можно видеть на примере с «крымским опросом», к ним относится и современный политический режим в России. Несмотря на очевидное всем тотальное выхолащивание выборов – контроль над регистрацией кандидатов, административный привод избирателей, фальсификации при подсчёте голосов и так далее, – власти в России не только не спешат от них отказываться, но, напротив, стремятся сохранять формальные процедуры. Это срабатывает, потому что невозможность полноценного выражения народной воли через выборы восполняется народной поддержкой в общественном мнении: какая разница, как прошли выборы, если опросы со всей ясностью демонстрируют, кто есть кто в нашей политике? «Таков, – пишет Бурдье, – фундаментальный эффект опросов общественного мнения: утвердить мысль о существовании единодушного общественного мнения, т.е. легитимировать определённую политику и закрепить отношения сил, на которых она основана или которые делают её возможной».